Не зови меня больше в Рим

Мне подумалось, что правильнее будет начать с управляющего, доверенного лица Сигуана. Но тут я не могла с такой же уверенностью предрекать, что от него услышу, к тому же его показания были важны с двух точек зрения: экономической и личной. А вдруг хотя бы он рискнет признать, что была у его шефа тяга к юным жрицам любви.

Я отправилась к Гарсону и застала его за чтением справки, поступившей от судьи. В руке он держал стаканчик с кофе. Он не поднял на меня глаз и заговорил так, словно все это время мы находились в его кабинете вдвоем.

– Я вот что думаю, инспектор, не побеспокоить ли нам дочек этого жмурика.

– Ну что за словечко! Я бы предпочла более уважительный тон.

– Жмурик он и есть жмурик. Или вам больше по вкусу “покойник”?

Гарсон прекрасно знал, что я терпеть не могу шуточек, унижающих достоинство умершего, хотя они очень распространены среди врачей и полицейских. Поэтому я строго ответила:

– Что касается моего вкуса, то я предпочла бы выслушать ваши соображения по этому делу, если, конечно, вы вообще способны соображать хотя бы несколько минут подряд – без перерывов.

– Так вот, коль скоро нам необходимо развернуть полномасштабную карту событий, как нынче выражаются, то в самое ближайшее время хорошо бы побеседовать с дочерьми несчастного. Это, кстати, поможет составить психологический портрет Сигуана.

– Должна признаться, как это ни прискорбно, что минуту назад я думала о том же самом. Беда вот в чем: мне страшно лень этим заниматься – боюсь, я и так знаю, что они нам наговорят. А три допроса с политкорректными ответами – для меня явный перебор.

– Могу хоть отчасти вас успокоить: средняя из сестер вот уже десять лет как живет в Нью-Йорке. Еще в Испании она выучилась на психиатра и, уехав, открыла собственный кабинет на Манхэттене. Это я узнал из справки, полученной от судьи. Кажется, она почти не бывает в Барселоне. Разве что на похороны отца приезжала да еще несколько раз. Зовут ее Элиса.

– А две другие?

– Старшую зовут Нурия, младшую – Росарио.

– Да я не про имена спрашиваю.

– Нурия живет в Барселоне с мужем, он – директор испанского отделения мультинациональной компании. Она же сама, судя по всему, нигде не работает. Младшая тоже замужем, служит учительницей в специальной школе для детей с ограниченными возможностями – кажется, так это называется.

– И наверняка именно Росарио, то есть младшая, сильнее и нежнее других любила своего отца.

– С чего вы это взяли?

– Чистый “Король Лир”. Вы не читали Шекспира? Из трех дочерей две непременно оказываются неблагодарными и корыстными. И только младшая любит отца всем сердцем, правда, в конце концов и она его предает.

– А я всегда считал, что неблагодарными по отношению к отцу бывают только сыновья.

– Надо думать, всякое случается.

– А к матери?

– Тоже!

– Мир не может быть таким отвратительным, Петра. Должно существовать и хоть что-нибудь прекрасное.

– Работа! Поэтому – полный вперед! Разговор с дочками мы постараемся по возможности отодвинуть на потом. Начнем с доверенного лица. У вас есть адрес его магазина?

Гарсон полистал свою чудесную записную книжку и воскликнул:

– Нашел! Магазин находится в районе Эль-Борн и, если помните, называется “Нерея”.

В районе Эль-Борн прежде находился барселонский оптовый рынок. Когда рынок перевели в пригород, место оставалось в запустении, пока здешние власти не превратили его в подобие лондонского Ковент-Гардена. Сейчас здесь полным-полно ресторанов, модных бутиков, художественных галерей и разных дизайнерских мастерских – все в чисто нью-йоркском стиле, все по последнему писку моды. Здешнее жилье подорожало в три раза. По мере того как занимавшие его старики вымирают, на их квартирах нагревают руки перекупщики – естественно, прежде их перестраивая. Хотя так развиваются сейчас все города: здания обновляют, а людям спокойно позволяют умирать.

Модный бутик, принадлежащий Рафаэлю Сьерре, не слишком отличался от прочих: помещение с высокими потолками, больше похожее на фабричный склад ранней индустриальной эпохи, и очень ограниченный выбор одежды, которая безучастно висела на вешалках, загнанных в самый дальний угол. Прежде чем обратиться к девушке, хозяйничавшей в торговом зале, мы оглядели товар: все в минималистском стиле, блузки, которые в былые времена подошли бы разве что какой-нибудь приютской девчонке, бесформенные пальто и брюки из жеваной ткани. Много черного и много серого, немного гранатного – чтобы чуть оживить эту тусклость и монотонность. Сюда, должно быть, приходят покупательницы с очень изысканным вкусом, не иначе. Мой помощник поглядывал на ценники, и выражение его лица менялось от возмущенного до недоверчиво-растерянного. Он шепнул мне на ухо:

– Вы видели, сколько стоит их барахло? Это же черт знает что такое, этими тряпками только полы мыть! Неужели хоть одна женщина решится что-нибудь здесь купить?

Шепот Гарсона, как и всегда, можно было без труда расслышать за километр, поэтому продавщица немедленно подскочила к нам и, скорчив такую рожу, будто ее заставляют съесть тошнотворное блюдо, изрекла классическое: