Докурив, я понял: не смотря на поздний час, спать мне совершенно не хочется.
Что ж, пожалуй, можно сделать окончательную разметку, и спилить под углом оконечности крестообразной заготовки, придав им заостренный вид будущих лезвий.
Погасив сигарету, я вновь взял в руки штангенциркуль, собираясь размечать скосы.
В эту минуту в очередной раз зазвучала повторяющаяся раз за разом композиция. Я освободил заготовку из тисков, ощущая, как нагревшийся металл отдает моей ладони накопленное тепло. Словно в руках притаилось живое существо, с которым я уже успел сродниться.
Приятное, необычное чувство.
Мы любим одухотворять вещи, поэтому в первый момент, услышав в своем рассудке голос, я не вздрогнул, не смутился, лишь удивился странной игре воображения, пока вдруг с необычайной отчетливостью не осознал: мысль хоть и созвучна ситуации, но не может принадлежать мне.
Легкий озноб коснулся затылка, пробежал мурашками вдоль спины.
Почему? – Машинально спросил я, полагая, что разговариваю с собственным сознанием.
Нет. – Строго ответил я, поражаясь двойственности внезапно возникшей ситуации, и все же продолжил мысленный диалог: – Ты должен понимать, что форма клинков не меняет твоей сущности. Ты не убьешь, если не пожелаешь чьей-либо смерти. В этом твоя сила. Главное не форма, а ее содержание.
Меня прошиб холодный пот.
Бремя воина. Откуда мне так хорошо знаком потаенный смысл этого сочетания слов?!
Я смотрел на крест, удобно лежащий в ладони, и продолжал ощущать его тепло.
Нет. Это откровенный бред. Я не могу разговаривать с только что выпиленной металлической заготовкой.
Голос в моем рассудке смолк.
Либо он испугался моей реакции, либо я действительно говорил с собственным воображением.
Последнее показалось мне предпочтительнее, иначе следовало признать, что пора обращаться к психиатру.
Аккуратно зажав заготовку в тиски, я выключил компьютер, погасил свет и ушел спать. В первый и последний раз в ту ночь мне удалось бежать от самого себя, наглухо отгородившись полным неверием, от внезапных, ранящих мыслей и ощущений.
Утром я встал поздно, не выспавшимся, совершенно сбитым с толку. Весь остаток ночи мне снились странные образы, не имеющие, на первый взгляд, ни единой точки соприкосновения с реальностью.
Мне очень хотелось спросить у Ланы, что означала ее вчерашняя фраза:
Собственно оставался один путь – наверх, к кресту, но, поднявшись на второй этаж, я лишь мельком взглянул на зажатую в тисках заготовку и сел за компьютер.
Почему именно Раммштайн?
Раньше я не задавался подобным вопросом, хотя, по логике вещей, следовало его задать. Слишком резко все произошло. Столько лет отдавать предпочтение Цою, Бутусову, Гребенщикову, и вдруг: незнакомая до недавней поры немецкая группа, о которой мне не известно ровным счетом ничего.
Соединившись с Internet, я вошел в поисковую систему Rambler, задал ключевые слова для поиска и коснулся клавиши ввода.
К моему удивлению информации оказалось в избытке. Однако, по мере чтения биографии группы, меня постепенно охватывало разочарование. Не за что зацепиться.
Наткнувшись на тексты песен (на немецком языке, естественно) я скопировал их и перешел на страницу он-лайн переводчика.
Нет, к своему разочарованию я не нашел в текстах песен никаких явных аналогий со странными видениями последних суток.
В конце концов, я разозлился сам на себя. Вечно ищу проблемы там, где их нет. Слышаться голоса? Ну и что? С раннего детства я мысленно спорю сам с собой, обдумывая ту или иную житейскую задачу. Почему тогда вчера ночью я вдруг приписал возникший в моем рассудке голос неодушевленной металлической заготовке? Только оттого, что крест был теплым, казался живым?
С такими мыслями я включил свет над импровизированным верстаком.
Два часа спустя я закончил грубую обработку: убрал весь лишний металл, придал оконечностям креста заостренную форму лезвий, сделал двустороннюю выборку в той части, где предполагалась рукоятка, оставив за ней короткое двухсантиметровое лезвие, действительно похожее на наконечник копья.