Небеса

Генерал Борейко позвонил сразу после, как его дочь разлила по рюмкам. Не дожидаясь окончания разговора, Вера дублировала каждое слово отца.

"Соседняя область. Дом отдыха "Березовый лес"… Пятидневный семинар с практическими тренингами. Детей оставляют до лета — в рамках программы. Четырехразовое питание, игры на свежем воздухе…"

"Игры?" — я взревела, как медведица, и Вера возмущенно замахала на меня руками.

"Там много детей, сорок два человека, что интересно — ни одной девочки. Возраст — не старше пяти лет, самому маленькому восемь месяцев. Петр Лапочкин в списке, сопровождающая — бабушка, Ругаева З.П., пенсионерка 1941 года рождения".

"Бабушки с детьми имеют право свободного передвижения по миру", задумчиво сказала Вера.

"Если родители не возражают. Я еще успею на вечерний автобус".

"Глаша, что ты сделаешь, одна? Они даже не пустят тебя в этот свой «Лес»! Подожди, может, отец сможет отправить людей".

"Верочка, ты не понимаешь! Пусть только посмеют не впустить!"

Соседняя область начинается в сотне километров от Николаевска, и места те мне знакомы — приснопамятный Краснокозельск, где жил теперь наш отец, географически принадлежит соседней области. В Николаевске этот край называют "сибирской Швейцарией", потому что здесь много чистых озер, ровных лесов, есть горы и как следствие всем этим красотам — санатории с домами отдыха.

Ввалившись в переполненный последний автобус до Соседска, я простояла на ногах три часа, принимая на себя все повороты, благодарная водителю за грубую езду: она не позволяла утонуть в страшных мыслях. Автовокзал был здесь большим и светлым, как детские мечты о взрослой жизни.

Я сунулась в полуоткрытое оконце «Роспечати», и милая тетка в очках, лежавших на груди, как на стуле, объяснила мне дорогу до "Березового леса". "Совсем недалеко, доча, не забудь сойти на втором повороте после магазина". Мне опять повезло, последним пассажиром я влетела в поздний автобус.

Водитель этой колесницы был сумрачен, курил злобно, будто у него имелись личные счеты со своими легкими. Он не без шика притормозил у своротки к санаторию — в свете фар тянулись в небо лубочные березки и весело резвились буквы на вывеске: "Березовый лес".

Я глянула на шумную трассу и зашагала по дорожке к дому отдыха.

Наконец передо мною выстроились темные терема, огражденные забором. В забор упирался огромный джип — немногим меньше давешнего автобуса.

Ворота оказались открыты. Я толкнула помутневшую от времени деревясину и столкнулась с азиатом из конторы Зубова: он был в расстегнутой куртке, встрепанный — но я все равно его узнала. "Батыр Темирбаев", — вспомнились слова Артема.

"Там никого нет", — сказал он мне. В белом лунном свете хорошо виднелся встревоженный силуэт на крылечке. За Батыром шагали трое крепышей, тоже зубовского разлива.

"Были один день, а сейчас уехали в лагерь, на Алтай", — Батыр нервно разыскивал в кармане сигареты, пока один из крепышей не догадался поднести ему пачку. "Пионерлагерь «Космос», под Барнаулом. Мы едем прямо сейчас, хочешь с нами?"

Я потом только догадалась, откуда он узнал про меня и Петрушку — привет от Веры с Артемом, длиной в сотни километров.

Бледные дни, спускавшиеся над нашим джипом, разъедали светом глаза. Я чувствовала запах, начинавший виться возле моего тела, — мы ехали так долго… Вместо сна приходило тяжелое и мутное забытье — как в начале недуга. В голове роились и всплывали ошметки фраз, куски то ли молитв, то ли угроз, строфы стихотворений и, конечно, арии, хоры, дуэты…

Батыр, мне казалось, не спал вообще — я видела в зеркале жесткие глаза и смятый, нахмуренный лоб.

Он еще не знал, что зря торопится — он уже опоздал к своему мальчику, хотя и ехали мы в одной машине.

Бесконечную дорогу, темные обрамления трассы и молчание спутников я помню ясно — как и однообразные картины, доступные взгляду: дальние огни, привязчивые автомобильчики, пытавшиеся обогнать джип…

Главное сохранилось в памяти разорванным, как старая газета.

Помню испуганно встрепенувшуюся маму, жаркое дыхание костра и Бугрову в драповом пальто, помню даже круглые бусы, дрожавшие на ее красном горле. Помню плач, детский, но не Петрушкин, и суетливые, надоедливые тени, и быстро упавшую ночь — словно бы на всех обрушился шатер. Батыр и крепыши куда-то делись, впрочем, слышно их было отовсюду — они производили столько крика, словно он копился в них все время нашей молчаливой дороги: так ярко напомнившей давнишние поездки с Кабановичем…

"Космея" откупила лагерь «Космос», и здесь, вблизи сакрального Алтая, должен быть выбран один ребенок — младенец мужского пола, Дитя Луны… Я заглядывала в каждую комнату, как опоздавшая студентка врывается в аудитории, разыскивая родную группу. Ведомая страхом, шла дальше, пока не обнаружила наконец своего мальчика — он лежал в кровати, держа в руке погремушку. Рядом суетилась немолодая женщина с валиком волос — кажется. Кажется, я ударила ее. Петрушка громко и горько плакал, я схватила его, вдохнула сладкую полынь волос и тоже заревела.