Небеса

Бред, изливаемый со сцены в условно зарифмованном виде, я уже слышала в университете — на курсе по истории религий нам рассказывали о «Нью-эйдж». Христианство, с точки зрения адептов «Нью-эйдж», считается разлагающимся трупом, и в учении этом всячески расписывается потребность в новой, усовершенствованной и преобразованной, религии. Так что Марианночка Степановна, как бы мама ни старалась ее превознести, на деле всего лишь более-менее тщательно проштудировала основные идеи заокеанских специалистов.

…Слушатели твердили «строки», впадая в полутрансовое состояние: позади меня кто-то громко застонал. Теперь я боялась посмотреть на маму, боялась увидеть в ней одержимость, которой были пропитаны космейцы. Вот почему я вцепилась взглядом в Бугрову, а она, увидев это, самодовольно усмехнулась. Решила, по всей видимости, что меня зацепили ее духовные прорывы.

Народ стонал массово, Ангорка покрикивала в соседнем кресле, а вот из маминого кресла не доносилось ни звука. Я все еще боялась посмотреть на нее, но тишина по соседству звучала тревожно — и поэтому я все-таки повернула голову.

Мама была в глубоком обмороке.

— Мамочка, мама! — Я затрясла ее руку, напугавшись не на шутку, но мамина голова все так же лежала на груди.

Сашенька не обращала на нас никакого внимания, влюбленно глядя на сцену. Я закричала:

— Человеку плохо, помогите!

Бугрова закрыла рот, прекратив чтение «строк», и зал тут же стих, впрочем, отдельные вскрики продолжились — по инерции.

— Человеку хорошо! — сказала мадам, внимательно вглядевшись в мамино лицо. Она не сделала даже попытки спуститься к нам со своего фанерного Олимпа. — Человек путешествует по орбите и скоро вернется к нам!

К моему удивлению, после этих слов мама действительно вернулась — испуганно взглянула вверх и, ужалившись беспощадно-мертвенным светом лампы, зажмурила глаза — вполне осознанно.

— Вот видите! — снизошла Бугрова. — Такой результат может быть только у тех, кто правильно читает «строки»!

Я не сводила глаз с мамы — она смотрела на мадам с видом смущенной благодарности.

На самом деле сознание в этом зале можно было потерять и без всяких «строк» — духота такая, что я согласилась бы на кислородную маску.

Еще я чувствовала некую странную ревность.

В самом деле, почему и мама, и Сашенька, и Ангорка, и прочие тетушки-дядюшки, сидевшие в этом зале так плотно и долго, что вполне могли бы высидеть каждый по птенцу, почему они были так явственно открыты для чудодейственного воздействия строк, и только меня эта рифмованная религия не затрагивала ни малейшим образом? Арифметика большинства играла со мной старую шутку: ведь если я одна из всех не чувствую волнения, так, может, это я ущербная? А все остальные и в самом деле ощущают целительное действие «Космеи»?

Бугрова заунывно-буратиньим голоском рассказывала о новейших «строках», созданных ею в результате вчерашнего контакта с Великим Учителем. Этими «строками» можно лечить гинекологические заболевания, астму и онкологию — запишите, пожалуйста! Все послушно, по-школьничьи, шелестели страничками, щелкали авторучками… Мама с сестрой тоже вписывали в припасенные заранее тетрадочки очередные «строки», я украдкой глядела на часы.

Наконец Марианна Степановна с явным сожалением сообщила:

— Сегодняшняя лекция заканчивается, но не заканчивается «Космея»! И я прошу подойти ко мне вот вас, да-да, вас, побывавшую сегодня на Орбите.

Степановна указала рукой на маму и поощрительно улыбнулась Сашеньке. Я хотела подойти вместе с ними: вдруг маме снова станет «хорошо»? Но мадам покачала головой, отсекая меня от родственников.

Придется ждать за дверью.

Глава 26. Люда будущего

Артем присматривался к новому Батыру — на диво хлебосольный, он ничем не напоминал того Борьку, который бдел ночами над своими припасами. Теперешний Батыр только и следил за тарелкой Артема и, если она оказывалась полной, немедленно напускался на Жанар:

— Ему не нравится твой хавчик! Когда научишься накрывать поляну?

Ругался он будто в шутку, но грозные складки расчерчивали лоб в полосочку. Удивительно, что Батыр так разговаривал с женой — ведь прежде он даже вздохом боялся ее задеть. Жанар, впрочем, тоже вела себя иначе прежнего — внешняя красота вся была при ней, она также носила длинные волосы, не испорченные краской, и хохотала во весь рот, так что глаза превращались в тонкие полумесяцы. Вот только взгляд у жены Батыра был слегка подмороженным, как будто она однажды увидела что-то очень страшное и обожгла глаза.

Батыр — кстати, прислуга, неназойливо мельтешившая в столовой, называла его исключительно Борисом Сергеевичем — взял особенное шефство над рюмкой Артема, но тот хоть и позволил себе расслабиться, все же решил не отпускать поводьев. Он никогда не был особым охотником до спиртного.

Куда интереснее было смотреть по сторонам, тем более Артем прекрасно понимал, что не скоро окажется в подобном жилище.