Небеса

— Привет, Зой Петровна, привет, Глаша, тороплюсь, простите. — И тут же дал по газам.

«Не слишком вежлив», — читалось в маминых глазах, впрочем, если бы она знала подоплеку такого поведения, то согласилась бы: Сашенькин муж — более чем джентльмен.

Сестра сияла особенным, лучистым счастьем беременных и гордо выпячивала животик, мама же давала нам последние наставления — как детям перед взрослым праздником. Мы должны сидеть тихонько, но если мадам спросит о чем-то — следует отвечать внятно и честно. Последняя рекомендация меня в особенности порадовала. После занятия мадам беспокоить нельзя — она будет находиться в контакте с Высшим Разумом, на Орбите Добра.

Я не сдержалась и хрюкнула от всей души, а Сашенька кинулась на меня коршуном:

— Глаша, ты обещала! Сначала послушай, потом будешь хрюкать!

Мама и вовсе собрала губы в розочку, видом своим доказывая, что не будет тратить на меня ни капли своего расширенного сознания. Торжественно, почти под пионерским салютом, я поклялась хранить молчание, пока мадам не покинет орбиту.

Мама радовалась, что на сегодняшнее занятие Бугрова приехала лично: она редко снисходила до рядовых членов школы, доверяя тех специально обученным последователям. Точнее, последовательницам — как мы смогли убедиться, в «Космее» было крайне мало мужчин. У активисток школы мужчин, судя по всему, вообще не было — никогда или очень давно: среднестатистическая слушательница представляла собой тип, который Кабанович называл «тёенька». Сорок восемь лет, каждый из которых виден на лице, останки фигуры спрятаны в трикотажном костюме с растянутой на заду юбкой. Неровные мазки помады и запах старого пота. На голове трехсотлетняя «химия».

С трудом представлялось, откуда космейки возьмут себе Дитя Луны: возжелать местных женщин — пусть даже с самой благородной целью — можно было только под очень сильным гипнозом. Поздоровавшись с единомышленницами, мама указала нам на свободные места — их было мало, как на модной премьере. Почти у каждой тетеньки (впрочем, к началу представления в зале все-таки появилось несколько мужчин) синел в руках такой же сборничек «строк», с каким не расставалась наша мама.

От скуки я заглянула в сборничек сидящей рядом тети: она была одета в ангорскую кофту, немилосердно расшитую бисером и блестками. Интересно, что тетя не рванула сборничек на себя, как делают в таких случаях абсолютно все люди, а придвинула его ко мне с редким гостеприимством. Я тут же ударилась в новую триаду «строк» как мордой о забор:

Веришь любви, собираешься в счастье,
Бьет светлый полдень,
Силы приходят от звезд.

Ангорская тетя заглядывала мне в глаза, она ожидала восхищения, и я вытянула губы в потрясенную улыбку. Сашенька с мамой шептались, склонив головы над общей ручкой кресла, но отпрянули друг от друга, лишь только на сцене появилась низенькая, похожая на матрешку женщина. На ней было шелковое платье в цветках, напоминавшее штору, нелепые деревянные буски намертво схватили пухлую шею. За спиной у матрешки торчала толстая косичка, чей девичий вид придавал усталому немолодому лицу странную вздорность.

Мама ткнула меня локтем под ребро и ожесточенно, как все в зале, зааплодировала. Матрешка приветственно взметнула руки кверху и громко сказала:

— «Космея» с нами!

— С нами! С нами! — зашумели присутствующие. Я чуть не оглохла от внушительного стерео мамы и ангорской тети, кричавших мне в уши с обеих сторон. Это было нечто вроде внутрикорпоративного приветствия.

Дожидаясь, пока зал успокоится, матрешка — пора назвать ее мадам — строго поджала губы, призывая слушателей к тишине. Все послушно замолчали и даже застыли на месте — как в детской игре.

«…Море волнуется три, морская фигура, замри!» — звонко кричала Сашенька, и обе мы немели в странных позах: загорелая нога дрожит в воздухе, руки разведены в стороны…

Бугрова зажмурила глаза, и мама, нарушая правила, громко шепнула мне на ухо:

— Она в орбите.

Мадам застряла в той орбите надолго — мне успела наскучить полная тишина и неподвижность позы, в которой настигла минута молчания. Наконец Марианна Степановна раскрыла глаза, и зал дружно, легко выдохнул.

Расстояние, отделявшее Бугрову от слушателей, было немаленьким, но я прекрасно ощутила момент, когда ее цепкие, мелкие глазки впились в мое лицо — будто пиявки. Улыбочка взметнула кверху уголки губ, и мадам вымолвила, как ей приятно видеть среди последователей «Космеи» такие молодые лица. Мама вспыхнула от счастья, ангорская тетя одобрительно закивала, а я опять слепила из своего лица подходящую случаю маску. Началась лекция, вернее сказать, проповедь.