Жуткая тишь одиночества сводила с ума, но Вера искала ее, чтобы остаться наедине со своей памятью. Тяжесть объятий, ожоги поцелуев, боль прикосновений… Вера вспоминала свои пьяные слова, утиралась ими, будто полотенцем. Алексей Александрович выключил свет и убрал со стола бумаги.
— Ты так похожа на мою жену…
На электронных часах светились зеленые цифры — 5:55. Вера отправилась в душ, бессчетный раз в эту ночь. Под горячей водой она согревалась и успокаивалась — жаль, что ненадолго.
Артем спал тихо и крепко — похож на ребенка, мелькнуло у Веры, только дети спят так же бесшумно. Она притворила дверь на кухню и закурила. Курить с утра — противно, да еще Вера вдруг почувствовала, что плачет.
Надо найти ключи от машины, хоть и неясно, куда ехать в эту раннюю пору, когда небо еще черное, а из каждого дома пахнет тишиной? Спит Артем бесшумным детским сном, спят родители, спит Ругаева, и только Вера сидит в машине, и только дворники могут составить ей компанию…
Все же «восьмерка» снялась с места. Улицы оживали и светлели с каждой секундой, но Вера остановила машину только возле городского парка. Самые ранние из собачников покорно вбегали в ворота, влекомые радостными тварями. Вера закрыла машину, подергала ручку, которую в последнее время заедало, и двинулась следом за собачниками.
Кажется, она только сейчас начала трезветь, вздрагивала от озноба и ужаса. Протаптывала дорожки в снегу, отгоняла дружелюбную псину, курила и думала, думала, думала…
С Артемом они давно жили как брат с сестрой, и любая другая женщина нашла бы себе оправдания. Вера же их найти не могла, ее изматывало чувство вины — но не перед Артемом, а перед собой. Почему она так покорно приняла чужое вожделение, будто это было в порядке вещей?
Это слово — вожделение — особенно мучило Веру, словно вбивало гвозди каждой своей буквой.
Ее трясло и колотило от холода: николаевская зима не самое уместное для прогулок время. Как и утро измены принципам не лучшее время для раздумий.
Она вернулась в машину, включила печку и начала оттаивать: в зеркале Вера видела свои губы, прозрачно-красные после вчерашних поцелуев.
Замерзшая рука отыскала в кармане телефонный жетон, и Вера сняла машину с ручника — схватилась за него, как за гранату.
Третья по счету телефонная будка уцелела в битве с хулиганами. На часах было уже восемь, Аглая должна проснуться. Трубка отозвалась сонным «алло», и Вера многословно принялась объяснять, почему Аглае придется работать в одиночестве: простудный вирус спутал все планы.
…Главное — не стоять на месте. Главное — все время двигаться.
Обиженно взвыв, «восьмерка» рванула с места.
К вечеру Вера изъездила почти весь бензин — бесцельно гоняла по городу, читала вывески и таблички с названиями улиц. Несколько раз она выезжала за пределы Николаевска, добиралась до ближних деревень и потом снова возвращалась к постылым высоким домам, которые вставали за деревьями, как тот самый лес. На трассе часто попадались растерзанные колесами трупики кошек, чем ближе к городу, тем больше было меховых кровавых ковриков с последним оскалом перепуганных мордочек. Вера думала: «Так должно выглядеть мое сердце». Многажды перееханное равнодушными колесами, брошенное истекать кровью под небом и никому не нужное. В самом деле, даже супа не сварить.
Раскрыв окно, Вера курила без перерыва, хотя во рту была горечь, как от полыни.
Ей хотелось выговорить свое раскаяние, пообещать, что больше никогда! И ни за что… Тошно сознаваться, но Вера в первый раз за долгое время почувствовала себя по-настоящему живой. Чужое желание пробудило в ней давно застывшие соки, лед раскололся, и лава полилась по склонам — не сгубить бы окрестные города…
Николаевск укутался в золотистые сумерки, и горожане теперь не бегали по улицам, а с чинной неспешностью прогуливались. Юная парочка взахлеб целовалась на мостовой, и Вера отвела взгляд в сторону.
Домой не хотелось — в привычное тепло квартиры, где джинсы и брошенный с вечера свитер так и лежат на прежнем месте: прокуренный маскарадный костюм. Предательство вещей поражало Веру — не правда ли, странно, что они никак не отреагировали на событие? Зубная щетка в стакане, свежая заварка в чайнике, плащ на плечиках, диктофон в сумочке… Будто ничего и не было.
Вера плакала, сидя в машине, и мелкий снег плакал с ней на пару, размазывая слезы по стеклам.
Ей хотелось поговорить, но с кем? Не станешь ведь приставать к прохожим — выслушайте меня, пожалуйста! Как те сумасшедшие…
Она отыскала в кармане еще один жетон — и подъехала к той же будке, знакомой теперь и даже родной.
— Мне надо с тобой поговорить, — сказала она, глупо всхлипнув. — Приезжай, пожалуйста.
— Где ты?
Сквозь соленую слезную перепонку, в сгущенной темноте Вера видела плохо, но все же сумела прочитать табличку с названием улицы.
Глава 33. «Зову я смерть…»