Небеса

В такие ранние часы Вера особенно любила редакцию — не оскверненную чужим дыханием, притихшую, с вымытыми пепельницами и невесомыми от собственной пустоты плетеными урнами. Через час в эти урны будут сбрасывать порванные вчетверо листы с черновиками, из пепельниц поползут кверху пружинки серого дыма, обиженно зазвенят телефоны, и суета воцарится здесь до позднего вечера, пока уборщица не начнет ронять швабру и звенеть ведерной ручкой в дальнем коридоре, приближаясь с каждой минутой, — неотвратимая, как судьба… Редакционный день пролетал быстрее вздоха, и тем дороже были бесценные утренние минуты, когда Вера единолично властвовала над пятнадцатью комнатами.

Придвинув телефонный аппарат, Вера набрала номер и замерла, привычно теребя завитый в узел провод. Алексей Александрович откликнулся после дюжины гудков, выдохнув такое хриплое «алло», что Вера с перепугу чуть не швырнула трубку на место — разбудила или того хуже? Не все люди покидают належанную теплую постель затемно…

Пока она блеяла, собираясь не то извиниться, не то поздороваться, Алексей Александрович вернулся к привычной деловитости:

— Слушаю, Вера Геннадьевна!

Вера не сразу осознала, что Алексею Александровичу подсобил АОН, куда красивее было поверить в мистическое совпадение помыслов и промыслов.

Редакция понемногу оживала — в коридоре прошелестел зимний салоп Ольги Альбертовны, отстучали каблучки секретарши, звякнула ключная связка корректора. Вера торопилась, опасаясь быть услышанной и осмеянной. Впрочем, Алексей Александрович, кому предназначалась многословная просьба Веры, смеялся почти в полный голос и только в конце разговора снова стал серьезным. Пообещал отзвониться в ближайшие часы.

Разминая в руках мягкое тельце сигареты, Вера задумчиво уставилась в стену, изукрашенную желто-коричневыми пятнами, взывающими о ремонте. Еще одним таким пятном явилась Ругаева — в желтой горнолыжной куртке, но Вера даже не подумала ответить на ее жалкое приветствие: уткнулась в свежий номер «Вестника», изредка поглядывая в сторону телефона — тихого, как степная ночь. Ругаева первой нарушила тишину:

— Вера Геннадьевна, а где остальные сотрудники?

— В отпуске, — выплюнула Вера и злобно откинула в сторону газету: на первой полосе красовалась заметка о вишнуитах.

Сидеть на месте и терпеливо, по-собачьи ждать Вера не умела абсолютно и выскочила в секретариат — надо было сдать недельный план. Вернувшись в кабинет, заведующая отделом застала Ругаеву в романтической позе у окна, в созерцании небесных сводов. Просто Константин Васильев! Ценный кадр, ничего не скажешь.

— Вам звонили от некоего Алексея Александровича, — сказала Ругаева, повернувшись на Верины шаги. — Просили передать, что он решил вашу проблему и через полчаса будет ждать вас где всегда.

Вера рванула пальто с плечиков и, поймав на себе робкий взгляд Аглаи, сжалилась:

— Сводка новостей на столе. Сделай сотню строк о пожаре в доме престарелых — я вернусь вечером, посмотрю.

С утра митрополит Иларион и архиепископ Антоний начали принимать жалобщиков: в приемной управления было не протолкнуться. Артем застал финальную часть гневной тирады, которую митрополит адресовал сразу всем николаевским батюшкам:

— Распустил, ох и распустил вас владыка Сергий… Ох, сколько воли взяли! Ничего, у меня места много, всем хватит! На самый захолустный приход пошлю!

Стук двери, прихватившей кусочек архиепископского платья, прозвучал словно гонг: молчавшие клирики загудели будто потревоженные комары. Лопатистая борода игумена Гурия словно бы прокладывала своему обладателю дорогу к заветной комнате, и Артем вдруг заметил сходство успенского настоятеля с Карабасом-Барабасом из старого детского фильма: совпадали расплывчатая фигура, длинная черная борода-метла, сурово изломленные брови. Не говоря уже о том, что отец Гурий славился крепким басом, одним из лучших в епархии.

Игумен вплыл в дверь и бережно притворил ее за собой. В первые часы высочайшая комиссия принимала зачинщиков бунта и противников епископа, а всех прочих вежливо просили подождать своей очереди.

Защитников у Сергия почти не было: Артем смотрел, как истаивает толпа — большая часть побывала в кабинете, где заседала комиссия, — и выходили батюшки оттуда, как после экзамена, с озадаченными лицами. Оценок еще не объявляли.

Игумен Гурий, тот отбывал победным шагом — не хуже генерала.

К полудню в приемной осталось всего двое — Артем и совсем молодой, недавно рукоположенный священник, имя которого Артем забыл. Юноша краснел и бледнел через минуту, явно решая некую задачу. Когда кабинет в очередной раз освободился, батюшка, вместо того чтобы предстать пред очи московских гостей, быстро вышел из приемной, столкнувшись с отцом Никодимом. Тот торопился, спросил, показывая на дверь:

— Есть кто?

Артем покачал головой, и отец Никодим быстро скользнул в кабинет. В руке у него покачивался чемоданчик-дипломат.

Никодим не стал закрывать за собой дверь, и Артем через секунду услышал, как грохочет баритон митрополита: