Небесам виднее

Над седой равниной моря ветер тучи собирает. Между тучами и морем гордо реет Буревестник, чёрной молнии подобный. То крылом волны касаясь, то стрелой взмывая к тучам, он кричит, и — тучи слышат радость в смелом крике птицы. В этом крике — жажда бури! Силу гнева, пламя страсти и уверенность в победе слышат тучи в этом крике…..

Гром грохочет. В пене гнева стонут волны, с ветром споря. Вот охватывает ветер стаи волн объятьем крепким и бросает их с размаху в дикой злобе на утёсы, разбивая в пыль и брызги изумрудные громады…

Ветер воет… Гром грохочет…Синим пламенем пылают стаи туч над бездной моря. Море ловит стрелы молний и в своей пучине гасит. Точно огненные змеи, вьются в море, исчезая, отраженья этих молний….

Тут огромная волна накрыла корабль, и, подхватив меня, унесла на своем гребне. Она несла, пока её сила не иссякла, и она, передав меня другой волне, рассыпалась на тысячи капелек. Я просила только о том, чтобы корабль выдержал этот шторм, и все были живы. Одна волна передавала меня другой, и они уносили меня в бескрайние морские просторы. Скоро устала бороться и отдалась во власть моря и ветра. Закрыла глаза, принимая судьбу. Но… Небесам виднее.

И волны — о берег, и пена кипела. Мне море о чём-то несбыточном пело. И чайки метались, и, страсти полны, Вздымались, дышали, как грудь, буруны. Бездонная чаша, безбрежные дали И серое марево — ртуть ли? вода ли? Иль вар — амальгама космических смол, Что тянет и манит, и бьётся о мол. От солнца лучей расходились спирали, Из вечности в вечность на Землю взирали, Как я на ветру, у земли на краю, На камне у кромки Вселенной стою. О, море моё! Ты сегодня иное: Пустое, неведомое, не родное — Пугаешь. Твоя ненасытная пасть Зовёт оттолкнуться, шагнуть и пропасть. И сгинуть в пучине, от ужаса млея, Ни ближних, ни дальних уже не жалея — Уйти, оторвавшись от снов и от дел, В иную стихию, за край, за предел.

О. Альтовская

Сквозь помутнённое сознание, слышался шум моря, крик птиц и голоса.

— Выбросило, после шторма….

— Молодая….

— Как её камнями всю изрезало!..

— Что смотрите! Помочь надо, раз живая.

Почувствовала, как сильные мужские руки подняли меня и понесли, но я опять утонула в темноте. Сколько провалялась в таком состоянии, неизвестно. Но вскоре моё сознание стало проясняться, и ощутила, что лежу на кровати, укрытая тонкой тканью. В небольшой комнате было полутемно, но, повернув голову, увидела стол, который стоял у окна, стул, сундук, накрытый старым покрывалом. Вздохнула, ощущая разбитость во всём теле, и вспомнила, что произошло. Значит, меня выбросили волны на берег. Но где я? Слабость давала о себе знать, закрыла глаза и уже уснула спокойным сном.

Проснулась, когда яркий луч коснулся моего лица. Опять обвела взглядом комнату, но тут в проём двери, которую закрывала ткань, похожая на марлю, вошла старуха. В руках у неё была кружка и чашка.

— Оклемалась, — подходя ко мне, вынесла свое решение. — Ты, девонька, неделю в беспамятстве была, думала, что не вытащу тебя. Но слава богам, очнулась. Давай, попьешь травки и немного бульона.

Она поднесла кружку, и я ощутила запах трав. Восстанавливающий напиток, пронеслось в голове. Затем она дала мне выпить куриный бульон. Выпив его, без сил упала на подушку.

— Ты, поспи, поспи, набирайся сил. А вечером тебе раны ещё обработаю.

Только сейчас почувствовала, что моё лицо, и тело стягивает какой-то панцирь. Но опять провалилась в сон. Проснулась от голосов.

— Я же тебе сказала, жива, но слаба. И покормила, и травы дала. Жить будет. Михей, в море, когда пойдете?

— Завтра поутру, — прозвучал мужской голос.

Снова закрыла глаза и уснула. Проснулась утром, солнечный лучик, опять, меня разбудил своим прикосновением.

Зашла старуха и принесла поесть и напиток из трав.

— Не стала тебя будить вчера. Сон это хорошо. Покушай, да я сменю траву на теле. Сильно порезалась ты о камни, — тихо говоря, она протянула мне чашку с кашей.

Я приподнялась и села. Под спину, она подложила ещё одну подушку. Поела с большим удовольствием, потом выпила настой из травы. Старуха, молча, стала мокрой тряпкой снимать старую засохшую траву и накладывать новую. Я пока не мешала ей, хотела спросить, как её зовут, но услышала только один хрип.

— Так ты, девонька, ещё и говорить не можешь, — объявила она. — А раньше говорила?

Мотнула головой, показывая, что да.

— Ну, значит, заговоришь. На теле порезы пройдут, маленькие шрамы останутся, а вот лицо сильно порезало. Всю красоту портит, — проворчала она.

Знаками показала, что хочу посмотреть. Она принесла небольшое зеркало. Я взглянула. С одной стороны от виска через щёку, огибая ее, мимо рта, проходила глубокая рана. Такие раны надо зашивать, только где здесь врачи, вот только знахарка. Она обработала все раны, и я без сил легла.

Проснулась вечером от шума ветра, набирающего силу.

— Шторм идет, а моряки ещё не приплыли. Море опять дань соберёт, — как бы самой себе произнесла она.