Небесная черная метка

В Париже, между тем, не успев осушить слезы, Жуля заслышала шум шагов в прихожей. Удивилась: проворнее ветра слетал голубчик. Глаза подняла — и ахнула. Стоит перед ней тот, кого малохольным называла… однако теперь глазами сверкает, роста высоченного, волосы волнами вьются вокруг бледного чела. Схватила Жулия газету, на фото глянула и на пришельца. Это он, один к одному — он! Александр Блок! Бухнулась от страха на колени, завопила:

— Не виноватая-яяя!

— Отчего ты, дева срамная, имя мое всуе поминаешь? Небылицы обо мне и сотоварищах по славному литературному цеху распространяешь? Зачем расписываешь, как якобы я клиентом был у тебя? Подло так подсаживаешься к нам, чьи имена не сотрет время. Ужели не разумеешь, что прежде, чем взяться за перо, совесть и талант не мешало бы поискать в себе. Ужели не знаешь, что Муза, точно верная жена, не потерпит измены, да с такой еще, в которую как в помойное общественное ведро сливают похоть. А куда мы без Музы?!! Кому абсент, а кому звенящее слово душу греет. Напомнить тебе, что сказал наш брат француз Мопассан о неуместной женской близости, что тупит писательское стило?..

— Не моя в том вина, что грязно присоседилась я к имени твоему. Это она, она сумятицу вносит. Газетчица она, их много таких, что историю заново переписывают, ко мне в товарки набивается. Давай, говорит, бестселлер тиснем с тобой о твоей непыльной работенке. Я не прочь, но только все как было, без всяких там литературных выкрутасов… здесь газетчица, в соседнем номере, тоже Жуля, только фамилия другая… не то жидовская, не то чухонская… а может быть, и французская. Они, французы, — мамку ее за ногу, — букву Р одинаково, как и евреи, произносят: язык по-другому изгибают.

— Зови!

Так громко крикнула Жуля, что барыня незамедлительно вошла, и тут же в коридоре послышались гулкий ровный шум, как отсчет метронома, громче с каждым ударом.

Барыня была неопределенного возраста, некрасивая, но не лишенная некоторого шарма. Удлиненная талия, пухлые пальчики в широкой ладони, утонченное личико невинной девушки с плутовской улыбкой, змейкой кривившей рот.

— Пакостно даже смотреть на тебя, вижу дьявольский отблеск позади тебя… Россия! Когда очнешься ото сна!?…

Шум в коридоре нарастал, и вот открылась дверь и вырос на пороге точно глыба… кто, думаете вы, пожаловал сюда? Кого еще подняли на ноги? Глаза закройте и скажите. Кто отгадал, тот молодец… да, други мои! Именно так, бесценные мои читатели, явился он — подпольный герой русской культуры, два века известный всем и каждому, феномен русской натуры, славный продолжатель образов Баркова — «…собою видный и дородный, любой красавице под стать, происхождением благородный — его Лука Мудишев звать… не отыскать на целом свете такой балды. Сама Матрена обомлела — ну впрямь: пожарная кишка…»