Небесная тропа

– Если сказать честно, я спасся чудом. Был уверен, что пуля Фарна попадет мне прямо в лоб. Я даже ощутил холод в том месте, куда должен был угодить свинец. Но в последний миг полупрозрачная рука мелькнула перед моим лицом, и пуля просвистела подле уха. На следующий день господин Фарн исчез, и мы более никогда не встречались. Вот только письмо… – Крутицкий прошелся по библиотеке, скользя тонкими пальцами по зеркальным стеклам книжных шкафов. – На следующий день после дуэли мне передали письмо, полное угроз. Подписи не было, но я уверен, что именно господин Фарн написал его.

– Он угрожал вас убить?

– Нет, он обещал превратить мою жизнь в ад.

– Несомненно, это связано с Перуновым глазом.

– Что вам известно про Перунов глаз?

– Я нашел страничку из вашего дневника.

Лицо штабс-капитана вновь исказилось. Неловко качнувшись из-за искалеченной ноги, он шагнул к ЭРику и схватил внука за отворот рубашки.

– Кто тебя послал шпионить за мною, мразь?!

– Э, хватит! Коли не хотите, чтобы худо было! – крикнул ЭРик.

Дикий его нрав тут же взял верх над внешней смиренностью. Без труда ЭРик разжал пальцы Крутицкого и оттолкнул деда. Тот ударился спиною о дверцу шкафа. Жалобно звякнули стекла. Штабс-капитан не устоял на ногах и грохнулся на пол. Из распахнувшихся дверец шкафа на него посыпались книги в темных с золотым тиснением переплетах. ЭРик явно не рассчитал свою силу.

– Прошу заметить, – сказал он сухо (откуда только такие дурацкие обороты – никогда прежде он так не говорил), – что я вдесятеро сильнее, но покалечить вас у меня нет никакой охоты. – И он протянул руку деду, чтобы помочь подняться.

Штабс-капитан демонстративно отвернулся и оперся на стоящий рядом стул – кабинетный, с высокой спинкой, украшенный резными львиными мордами. Только сейчас ЭРик сообразил, что видел эти стулья в квартире Милослава. Как странно! Остались только стулья.

– Пора нам наконец объясниться. – ЭРик злился на самого себя и на своего непонятливого предка. – Страничку из вашего дневника я нашел в альбоме с фотографиями, альбом тот лежал в комнате матушки моей Ольги Михайловны Крутицкой, невестки вашей, Станислав Николаевич.

– Невестка? Разве у меня есть невестка? – штабс-капитан позволил себе ироническую усмешку.

Однако ЭРик ничуть не смутился.

– У вас есть сын Сергей, так?

– Сереженьке только шесть лет. Да вы шутник, милостивый государь, как я посмотрю.

– Да, сейчас ему шесть, но многое случится потом. Я ваш внук, Станислав Николаевич, я пришел из будущего. И именно там, в будущем я нашел альбом с армейскими фото. На всех фотографиях вы срезали погоны.

– Будущее, – недоверчиво скривил губы Крутицкий. – Разве оно у нас есть? Известно ли вам, чем я сейчас занят? Нет? Я бросаю эту прекрасную квартиру и ищу себе маленькую неприметную норку. Потому что в этой квартире, где проживал штабс-капитан Крутицкий, прапорщику Крутицкому – как я имею теперь честь числиться по документам – не место.

– Вы боитесь? – спросил ЭРик.

– Представьте себе, да. Я три года провел в окопах, из прапорщика дослужился до штабс-капитана, был тяжело ранен. А теперь вздрагиваю, услышав шаги на лестнице, и просыпаюсь в холодном поту по ночам – всякий раз кажется, что за мной пришли. Никогда прежде мое положение не было столь унизительным.

– Возможно, это не предел.

– Не предел?! Не предел – сидеть в камере смертников, откуда моих товарищей каждодневно уводят на расстрел? А подлец, выскочка, самодовольный тупица еще и глумится над тобой? Когда мерзавец, гнусно улыбаясь, говорит, что питает к тебе добрые чувства и потому тебя, офицера. не расстреляют. Разве это не предел? А я не мог плюнуть ему в лицо, потому что уж тогда точно бы получил пулю в лоб. Я обязан этому человеку, комиссару, жизнью.

– А может быть, надо было плюнуть? – спросил ЭРик.

Штабс-капитан сделал какой-то неопределенный жест и едва не сшиб подсвечник с догорающей сальной свечой.

– Вы правы, – проговорил он глухим голосом. – Я сделался трусом. Смелость сделалась в нынешней жизни непозволительной роскошью.

– Мне известно: вас спас от расстрела Тимошевич.

– А что вы еще знаете? – опять едва заметная ирония появилась в голосе штабс-капитана.

– Мама рассказывала, что потом вы всю жизнь держали под кроватью пару белья, зубную щетку и кусочек мыла, чтобы взять с собой в случае ареста.

Крутицкий остановившимся взглядом смотрел на ЭРика.

– Ч-что еще? – вымолвил он с трудом.

В двадцатые годы вы мыли бутылки на «Красной Баварии» чтобы прокормить семью.

– Дальше… – голос штабс-капитана сел до едва слышного сипа.

– Вы ходили в оперу на галерку, в последний ряд. Туда же приходил ваш товарищ, лишившийся глаза на войне, – мама позабыла его имя. И он… Он сообщал, кто из офицеров, с которыми вы когда-то служили, арестован и… Он говорил об этом на ухо, шепотом и плакал.

– Дальше.

– Больше ничего. То есть я не знаю больше ничего. Мама только это рассказала. Я лично вас не помню.