Небесное пламя. Персидский мальчик. Погребальные игры

– Почему мой отец потребовал, чтобы я попросил прощения?

– Ну, Филипп любит поторговаться. При любой торговле запрашивают слишком высокую цену. Под конец он не настаивал.

Феникс спустил с ложа свои короткие узловатые ноги. Рядом с ним виднелось низкое оконце, в верхнем углу которого устроила гнездо куница; на подоконнике, хранившем следы помета, лежал зазубренный гребень слоновой кости. В его зубьях застряло несколько рыжих волосков из бороды царя Александра. Феникс причесывался с непроницаемым лицом, поглядывая на своего питомца.

Александр убедился, что может потерпеть неудачу. Да, даже он. Он видел реки, переправиться через которые во время паводка становилось невозможно. Как-то раз, темной ночью, в этой стране разбойников Александр увидел себя самого – кто знает каким? Стратегом наемников, которого какой-нибудь сатрап нанимает для войны с Великим царем; или третьеразрядным сицилийским тираном; возможно, блуждающей кометой вроде Алкивиада[69] – девять чудесных дней каждые несколько лет, а потом смерть во мраке. На мгновение Александр это увидел. «Мальчик любит показывать свои боевые шрамы, но этот будет скрывать, как позорное клеймо, – и уже скрывает, даже от меня», – заключил свои размышления Феникс.

– Ну же! Ударьте по рукам; старые счеты долой, начнем с чистой таблицы. Вспомни, что сказал Агамемнон Ахиллу, когда они примирились:

Часто винили меня, но не я, о ахейцы, виновен;
Зевс Эгиох, и Судьба, и бродящая в мраках Эриннис:
Боги мой ум на совете наполнили мрачною смутой
В день злополучный…[70]

Твой отец прочувствовал это. Я прочел на его лице.

– Я могу одолжить тебе гребень почище этого, – сказал Александр. Он положил гребешок назад под гнездо и вытер пальцы. – Мы знаем, что ответил Ахилл:

Гектор и Трои сыны веселятся о том, а данаи
Долго, я думаю, будут раздор наш погибельный помнить.
Но совершившеесь прежде оставим в прискорбии нашем,
Гордое сердце в груди укротим, как велит неизбежность[71]

.

Александр взял в руки чистый хитон, который достал из чересседельной сумки Феникса, аккуратно, как вышколенный слуга, накинул его на старика и протянул ему пояс.

– Ах, дитя, ты всегда был добр ко мне.

Феникс завозился с пряжкой, опустив глаза. Этими словами он предполагал начать увещевание, но, во всем отчаявшись, произнес их просто как благодарность.

* * *

Конница Никанора снова стала илой Александра.

Препирательства заняли какое-то время; множество гонцов от Демарата к царю и обратно проделали трудную дорогу между Эпиром и Пеллой. Главным итогом сделки, достигнутым после многих ухищрений, стал отказ каждой партии от торжества победы. Когда отец наконец встретил сына, оба почувствовали, что сказано уже достаточно, и избавили себя от необходимости объясняться второй раз, теперь на словах. Каждый оглядел противника с любопытством, обидой, подозрением, сожалением и робкой надеждой, которую и тот и другой скрывали слишком хорошо.

Под взыскательным взглядом Демарата отец и сын обменялись символическим поцелуем примирения. Александр вывел вперед свою мать; Филипп поцеловал и ее, отметив про себя, что гордыня и ненависть испещрили ее лицо еще более глубокими морщинами, чем прежде, и с удивлением вспомнил свою былую юношескую страсть. После этого все трое разошлись, чтобы, вернувшись в русло старой жизни, обнаружить: ничто не осталось по-прежнему.

До сих пор большинство придворных избегало вставать на чью-либо сторону. Только отдельные группки – Атталидов, шпионов Олимпиады, друзей и товарищей Александра – ссорились и интриговали. Но появление изгнанников произвело на Пеллу такое же действие, как кислая закваска – на молоко. Началось брожение, все спешили размежеваться.

Молодые знали, что Александр, несмотря на юность, превзошел старших. Когда завистливые старики пытались его свергнуть, он выстоял и оказался победителем. Собственное едва тлеющее недовольство молодых Александр обратил в пламя неповиновения; он был их героем-жертвой. Даже обиду Олимпиады, поскольку она была его матерью, молодежь сделала своей собственной. Видеть, как твою мать позорят, а твой отец, старик, которому за сорок, в глазах всей Македонии выставляет себя на посмешище, женясь на пятнадцатилетней девочке, – можно ли молча проглотить такое? Наконец увидев Александра, молодые приветствовали его с яростным пылом, и он не смог их не ободрить.

Лицо Александра удлинилось. Постепенно, с годами, черты его становились более суровыми, но замкнутая отрешенность взгляда появилась недавно. Восхищение юношей смягчило Александра, и теплая, доверчивая улыбка стала для молодых наградой.