Небесное пламя. Персидский мальчик. Погребальные игры

С Гефестионом, Птолемеем, Гарпалом и остальными товарищами его изгнания обращались с благоговейным уважением; их рассказы становились легендой. Эти не предали своего друга. Все их истории повествовали об успехе: охота на леопарда, стремительные налеты на границу, славная победа в межплеменной войне. Их гордость и любовь принадлежали Александру, они переменили бы, если б смогли, самые его воспоминания. Благодарности Александра, пусть и невысказанной, им было достаточно, они чувствовали себя любимыми. Вскоре и молодым, и самим себе приближенные царского сына стали казаться признанными вождями; они начали показывать это, иногда осторожно, иногда – нет.

Собралась партия Александра. Ее составили люди, которые любили его или рядом с ним сражались, кому, может быть, где-то во Фракии, раненому или полузамерзшему, он уступил свое место у костра и свой кубок с вином; или те, чье иссякающее мужество он вновь зажег каким-нибудь словом; здесь были и те, кто рассказывал ему разные истории в караульной, когда царевич был ребенком; и все те, кто, оглядываясь назад, на годы беззакония, хотел прежде всего сильного наследника; и те, кто ненавидел его врагов. Могущество и гордость Атталидов росли с каждым днем. Парменион, некоторое время назад овдовевший, женился на дочери Аттала, и царь был его дружкой.

В первый же раз встретившись с Павсанием наедине, Александр поблагодарил его за гостеприимство, оказанное его родом. Спрятанные в бороде губы слегка раздвинулись, словно пытаясь ответить на улыбку улыбкой, но они окончательно утратили гибкость.

– Безделица, Александр. Для нас это было честью… Я бы сделал для тебя большее.

На мгновение их глаза встретились, Павсания – изучающие, Александра – вопрошавшие, но Павсания всегда было нелегко понять.

Эвридика теперь жила в прелестном новом доме на склоне холма, недалеко от дворца. Сосновый лес вырубили, чтобы расчистить место, а статую Диониса, которую поставила в роще Олимпиада, возвратили царице. Статуя не принадлежала к древним святыням, а являлась лишь прихотью, в устах молвы связанной с неким скандалом.

Гефестион, появившийся в Пелле слишком поздно, чтобы разбираться в таких вещах, знал, что положение Александра во многом зависит от поведения его матери. Конечно, сын должен защищать царицу, у него не было выбора, но почему с такой страстью, с такой жестокостью к своему отцу, такой слепотой к собственному благу? Истинные друзья делят все, кроме прошлого, оставшегося за границей их встречи.

То, что у царицы есть своя партия, все знали даже слишком хорошо; комнаты Олимпиады походили на зал собраний оппозиции какого-нибудь южного города. Когда Александр туда шел, Гефестион чувствовал, что теряет терпение. Да знал ли царевич, что замышляла его мать? Что бы там ни было, но, когда беда случится, царь решит, что сын знал все.

Гефестион по молодости лет разделил потрясение Александра, когда льстецы, некогда усердные, стали держаться на расстоянии. Самые победы Александра настораживали их. В Македонии, с ее историей, он слился с опасностью, как леопард – с яркими пятнами. Александр всегда презирал рабскую угодливость, но хотел, чтобы его любили. Теперь он учился понимать, кто из его окружения этим воспользовался. За уроками со спокойной насмешкой зловеще наблюдал царь.

– Ты должен попытаться сгладить ваши разногласия, – твердил Гефестион. – Филипп хочет этого, иначе зачем ему было тебя возвращать? Младший всегда подходит первым, в этом нет позора.

– Мне не нравится, как он на меня смотрит, – хмурился Александр.

– Филипп может думать точно так же, вы оба дошли до предела. Но как ты можешь сомневаться в том, что ты его наследник? Кто еще остается? Арридей?

Идиот Арридей недавно появился в Пелле на одном из праздников. Родня его матери всегда подводила его, наряженного и причесанного, выразить почтение Филиппу. Царь с гордостью признал Арридея своим сыном, когда того вынесли из комнаты роженицы прелестным, здоровым на вид младенцем. Теперь Арридею исполнилось семнадцать; он перерос Александра и, пока его нижняя челюсть не отвисла, походил внешностью на Филиппа. Беднягу перестали брать в театр, потому что он разражался громким смехом в самых трагических местах, и на серьезные обряды, из опасения, что с Арридеем случится припадок. Во время таких припадков Арридей падал и бился на земле, как выброшенная на берег рыба, в грязи, весь мокрый. Эти припадки, как говорили врачи, и ослабили рассудок несчастного, который до этого не отличался от обычных детей. Арридей наслаждался зрелищем пира, повсюду ходя за старым рабом, как маленький мальчик за своим педагогом. В этом году у него выросла черная бородка, но Арридей не расставался со своей куклой.

– Что за соперник! – смеялся Гефестион. – Почему бы тебе, Александр, не успокоиться?