Небесное Притяжение

Лицо Рубцова побагровело, а шрам налился огнем, как пиявка кровью и задергался в нервном тике.

— Ах ты сволота, ах ты душара, я научу беречь народный инструмент. — Глаза подернулись белесым туманом, он не видел меня, в этот момент он полз по бархану, сжимая в зубах нож, к другому бархану, на котором залег дух-снайпер. Холодная стена прижала к спине рубашку пропитанную липким потом страха, закрыла пути к отступлению. Рубцов приближался. Мои ладони заскользили по бетонному полу и нащупали кусок прута. На прошлом занятии, из таких заготовок мы делали кронштейны для труб. Рубцов замахнулся, я инстинктивно выставил руки. Кулак опустился на лицо. Я сильно ударился головой о стенку. Из носа брызнула кровь. Алые пятна появились на полу, стене, окрасили зеленый угол станка для загибки труб. Раздался яростный и дикий вой. Рубцов отступил в сторону и тогда я понял, что волчий вой принадлежит не мне, а мастеру. Из основания шеи Рубцова торчал обломок прута, а по запятнанному машинным маслом комбинезону, похожему на камуфляж, бежала алая струйка. Я с трудом встал на ноги. Мастер удивленно прохрипел:

— Сволота, ты меня зарезал? — алая струйка сделалась гуще. Рубцов протянул ко мне растопыренную пятерню, второй рукой зажал рану, между пальцев торчал штырь.

— Стоять, душара, — прохрипел Рубцов.

Я поднырнул под его руку, подбежал к парте, схватил ранец. За портфель сильно дернули. Ранец раскрылся, на пол просыпались книги и тетради. Я наклонился, что бы подобрать один, важный для меня предмет. Кто-то тревожно закричал:

— Пол!

Удар ногой оторвал меня от пола и занес под учительский стол. Всхлипнув, я медленно выбрался из-под стола. Ребра ныли, словно получили удар не от ноги, а от автомобиля. Ничего, дети из пробирки так просто не сдаются. На столе Рубцова лежала указка — старая, полу ржавая (где он её подобрал?) рапира, которую он использовал на нерадивых учениках, таких как я.

Рубцов тяжело дыша стоял на моих тетрадях. Белый туман в глазах рассеялся, он осмысленно смотрел на меня, недоверчиво ощупывая кровоточащее горло.

— Это ты? — раздался клекот.

Я выставил перед собой рапиру. Кривая ухмылка исказила лицо мастера, он наклонился и поднял с пола красную пластмассовую игрушку — тачанку-роставчанку.

— Отдай.

Рубцов удивленно вскинул брови.

— Что?

— Отдай! — Я замахнулся рапирой.

Мастер хотел рассмеяться, но лицо перекосила болезненная гримаса. Он шагнул к верстаку, кинул на железную плиту тачанку и снял со стены электрогорелку.

— Иди, возьми, — прохрипел Рубцов.

Я сделал несколько шагов, он нажал на кнопку. На плиту упало белое пламя, превращая тачанку в бесформенную красную кляксу. Пулеметчик Максим погиб мгновенно, смертью героя. Закричав, я опустил рапиру на руку с горелкой. Рубцов заревел. Горелка упала на пол, подпрыгнула, ударила мастера в грудь, опаливая комбинезон. Комбинезон пропитанный маслом мгновенно вспыхнул. Мастер воя, заметался между станков, пытаясь сбить пламя. Кто-то сообразительный, снял со стены огнетушитель и обдал мастера пенной струей. Рубцов упал на пол и стал кататься из стороны в сторону, ударяясь о чугунные станины станков, не прекращая истошно выть. Я уронил рапиру и заткнул уши. Взгляд упал на красную кляксу остывающую на плите.

— Сам ты сволота, — сказал я и проснулся.

— Рота подъем! — кричал дневальный.

Маркулис бегал по проходу с раздутыми щеками, свистел в окаянный свисток.

— Как-то в ветлечебницу привезли хомяка с грыжей обеих щек, — донесся снизу заспанный голос Кирилла.

Новые будни ничем не отличались от старых…

На следующей неделе из нашей роты отправили отличников боевой и политической подготовки в школу сержантов. В список попали: стукачёк Рыжков, подлиза Куликов, Соломинцев, Жуков и Кирилл Гнеденок.

К искреннему удивлению, меня тоже хотели отправить. Я побывал на собеседовании у политрука Лукашевича.

— Вызывали, товарищ старший лейтенант? — спросил я, заглядывая в кабинет.

— Заходи Максим.

Лукашевич поднялся из-за стола, пожал руку.

— Присаживайся.

Я сел за стол заваленный блокнотами, тетрадями и газетами. Ожидал, что разговор коснется неуставных взаимоотношений с Аникиным.

— Как служба? — Лукашевич доверительно улыбнулся, покрутил светлые усики.

— Нормально.

— Жалоб нет? — глазки замполита хитро заблестели.

— Нет.

— Смотри, Максим, если что-то беспокоит, в этом кабинете, можешь поведать любые тайны и проблемы, — старлей подмигнул. — Я всегда защищал и защищаю интересы солдат.

— Спасибо, — я улыбнулся в ответ.

— Так как насчет жалоб?

— У солдата жалоб не бывает, тяготы службы он должен сносить молча и достойно, — по-уставному ответил я.

— Молодец, — глаза Лукашевича стали колючими.

— Случаев неуставщины не замечал?

— Никак нет, товарищ старший лейтенант. — Подумалось, не вербуют ли меня в стукачи? Этот усатый, инцидент с Аникиным может раздуть и до губы.

Лукашевич поправил на лбу редкие волосики.

— Кормят хорошо?

— Сырбу — лучший повар на свете.

— Ясно, — старлей подобрал со стола карандаш, задумчиво покатал, зажав ладонями.

— Есть предложение, товарищ Клон, направить вас в школу сержантов.

— Меня?