Небесное Притяжение

— Лучше. Спасибо товарищ старший медбрат.

Мишаня хмыкнул, поскреб подбородок.

— Почему есть отказываешься?

— Не отказываюсь, — я зевнул, развернул в стороны руки, — только что проснулся.

— Ага, — протянул медбрат. — Как спалось?

— Превосходно.

Мишаня сунул в рот палец, отлавливая затерявшуюся с обеда картофелину.

— В столовой для тебя пайку оставили.

— Спасибо.

Мишаня подозрительно посмотрел.

— Помнишь что-нибудь интересное о том, как сюда попал?

— Хвалей сказал, что в роте тяжелое гриппозное заболевание, — ответил я.

— Угу, — Мишаня кивнул Хвалею:

— Боец, отведи бойца на кухню. В холодильнике плов — разогреть на электроплите.

— Есть!

Мишаня поднял лапу с видеокассетами:

— И приходите в комнату отдыха, я для вас фильмы клевые принес: «Кровавый спорт», «Почтальон», «Безумный Макс». Довольны?

— Так точно! — отрапортовали хором.

После обеда, я заглянул в кабинет Медперсонала. Ниночка сидела за столом и заполняла какие-то формуляры. Верхние пуговицы халата расстегнулись и представляли для обзора красивую белую грудь.

Ниночка оторвалась от бланков:

— Слушаю вас, товарищ больной.

— Ну, не такой уж я больной, товарищ медсестра, — я беспечно улыбнулся.

— Слушаю вас.

— Можно попросить у вас ручку и тетрадку, чем толще, тем лучше. Хочу написать родным письмо.

— Для этого нужна общая тетрадь?

— Я не один буду писать, — ответил я растягивая улыбку.

— Ну да, — кивнула Ниночка, выдвигая ящик стола. Она протянула толстую тетрадь, положила сверху шариковую ручку.

— Хватит?

— Спасибо, вполне, — я взял тетрадь и ручку.

— И не нарушайте режим, — предупредила блондинка. — У нас строгий старший медбрат, а доктор еще строже.

— Разве я нарушаю?

— Я видела вас без тапочек.

— Было такое, но сейчас я в тапочках, — я покосился на ноги.

— Как вы себя чувствуете? — большие васильковые глаза без любопытства смотрели на меня.

— Хорошо.

— Мишаня, старший медбрат, — поправилась Ниночка, — говорил, что вы ведете себя неадекватно в отличие от других больных.

— Как?

— Странно и вызывающе.

— Нормальная реакция на незнакомую обстановку, — пошутил я.

— Сержант, Маркулис, по телефону охарактеризовал вас, как плохо управляемого, эгоистичного, не подчиняющегося командам солдата.

— По телефону?

— Я запрашивала ваши характеристики.

— Если бы вы спросили у Лапласа, он бы вам ответил: «То, что мы знаем, — ограничено, а то, чего не знаем, — бесконечно», — я усмехнулся, глядя в удивленные васильковые глаза, кстати вспомнился один из эпиграфов к конспекту жены ротного.

— Кто такой Лаплас?

— Наш замполит.

— Еще что-нибудь надо?

— Нет, спасибо, но хочу только спросить, когда нас выпишут?

Васильковые глаза стали задумчивыми.

— На этой неделе, — ответила Ниночка.

— На этой неделе?

— Почему вас удивляет? — насторожилась Ниночка.

— Здесь вкусно кормят, нет желания выписываться, — пробормотал я.

— У мужиков на уме один желудок, — васильковые глаза уставились на формуляры.

— Благодарю, — я вышел из кабинета.

Повезло, что не спросила про родных, которых имею. Забыла, с кем имеет дело.

Кому писать, если нет родных? Ответ один — себе. С того момента, как очнулся в палате, почувствовал инстинктивную необходимость завести дневник и сохранять информацию. Неизвестно, какие сюрпризы принесет завтрашний день.

Я вернулся в палату N2, расположился на кровати, поудобнее устроил за спиной подушку. В палате никого — все смотрели кассеты с боевиками, где героические: Ван Дамы, Кевины Костнеры и Мелы Гибсоны, били морды нехорошим людям, спасая хороших.

Раскрыл тетрадь. С чего начинаются дневники? А с чего начинается Родина? Праздные вопросы…Все начинается с представления и рукопожатия. Я написал: «Здравствуйте, или здрасьте…», — кому как нравится.

Черт бы всех побрал! Посмотрел в окно. Пришел страх, вот проснусь завтра и как Хвалей, Хвостов, Дылдин, утрачу из памяти то, что со мной было в последние дни. Выпадут или их украдут — неважно, я перестану ими обладать, а это кусочек моей индивидуальности, а значит и души. Я надеялся, что записи отчасти защитят меня и предохранят от потери памяти, если это вдруг случится. Я боялся и ненавидел предстоящую ночь, с тоской пересчитал толстые прутья на окне, думая о побеге и его осуществлении. Не верил, в то, что нас выпишут на этой неделе и выпишут ли вообще?

Я недоверчиво посмотрел на написанные слова, подумал, что можно добавить фразу: «Что в имени тебе моем?». Хвалей бы оценил, сей тонкий юмор. Но сейчас…Я вздрогнул и заткнул уши — из соседнего корпуса донесся жуткий звериный вой. Темные шторы на окне взметнулись, на краткий миг я увидел ужасное, бледно-зеленое, раздутое лицо, в крупных оранжевых оспинах. На месте носа зиял треугольный провал, череп покрытый крупными волдырями был лыс. Наши глаза встретились. Я отпрянул в сторону, такая в них стояла невыносимая боль и отчаяние. Лицо исчезло, штора упала на место. Я опустил руки. Слышались глухие взрывы и выстрелы доносящиеся из телевизора, ничего страшного, главное — никаких криков, никаких ликов. Почудилось.

Я стал быстро писать.