Небесные тела

– Ты помнишь, у Ибн ар-Руми…

– Это который тоску навевает?

Он снова приобнял ее.

– Знаешь, что он говорит?

Надежды наши – замки на песке,
В моих объятьях ты, а я уже в тоске.

К устам твоим приникну я опять,

Но страсти пламя этим не унять.

О страсть моя! Как мне тебя избыть?

Как эту жажду можно утолить?

Сольются души наши навсегда

И снизойдет покой ко мне тогда[22].

Они вдвоем вздохнули, и он добавил:

– Те, кто воспевает наслаждения от обладания – не влюбленные, душегубы они.

Наджия улыбнулась.

– Душегубы?

– Да, Наджия, – ответил он твердо. – Человек, как бы он ни любил, какое бы удовольствие ни получал от любимого, не имеет права обладать другим. Человека нельзя иметь как вещь.

На лице Наджии, которая плохо умела скрывать эмоции, проступило раздражение. Аззан своими пространными рассуждениями только испортил их теплую встречу. К чему все эти философствования об обладании? У него семья и дети, она ничего от него не требует. Она и так счастлива, не думая ни об обладании, ни о каких-то душегубах. Она хотела, чтобы он влюбился в нее, она этого добилась. Ничего большего ей не надо. Чего он сам вечно себя мучает непонятно чем?

Невеста

Асмаа встала перед зеркалом, в которое всегда смотрелась Холя. На нее глядела девушка, которой нет еще и двадцати, с большими карими глазами и вздернутым носиком. Ресницы отяжелели под нанесенными на них несколькими слоями туши. Накрашенный ярко-красной помадой рот делал ее похожей на клоуна. Она рассмотрела фигуру, втиснутую в узкую дишдашу с блестками на рукавах, по груди и на шлейфе, которую выбрали для нее Салима и мать жениха, и снова случился у нее приступ беспричинной тревоги. Она перевела взгляд на узоры хны на руках и потом еще раз посмотрела на себя в зеркало. Улыбнулась и, любуясь на свою высокую грудь, вспомнила, в какую панику впала, когда обнаружила у себя первые признаки того, что превращается в женщину. Как она ненавидела эти торчащие бугорки и молилась каждый вечер перед сном, чтобы они исчезли. А потом следовала совету Мийи, которая, увидев, как сестра, стирая у мельницы белье, плачет, сказала: «Не бойся, Асмаа, это просто припухлость. Натирай солью, и все сойдет. Если не поможет, то я дам тебе свою тесную майку, она стянет так, что ничего видно не будет, как у меня». Асмаа терла грудь солью до такой степени, что нежная кожа шелушилась, и поддевала такие узкие майки, что в них тяжело было дышать, а грудь только набухала. Наконец мать дала ей покрывало и показала, как его нужно набрасывать, чтобы прикрыть и голову, и грудь. Асмаа задышала свободно и перестала молиться, чтобы грудь исчезла.

Асмаа посмотрела на свой втянутый живот. Она не могла дождаться, когда он начнет расти. А потом, разрешившись, она будет носить ребенка снова и снова. Только в окружении десятков детей и внуков она представляла себе их с Халедом старость.

Асмаа вспомнила слово в слово строки о двух разделенных частях души и вздрогнула. Если частица не найдет свою половинку, не видать ей ни покоя, ни счастья… О чем думает сейчас Халед? Взволнован, как она? Счастлив ли? На душе неспокойно, но она с нетерпением ждет того, что они станут мужем и женой.

На закате женщины начали прибывать в дом Салимы. Они кружили над блюдами с рисом, мясом и фруктами, расставленными на скатертях, тянущихся через весь двор. Потом ударил барабан, зазвучали песни, в круг вышли танцовщицы, к ним присоединилась Зарифа. Вскоре появилась процессия, которую возглавляла мать жениха в окружении голосящих родственниц: «Пришли за невестой! Отдайте невесту!» Свекровь направилась прямиком к тому месту, где сидела Асмаа, накрывшись зеленой шелковой накидкой. Салима подняла ее и, прежде чем вложить ее руку в руку матери жениха, крепко прижала к себе. Свекровь торжественно отвела невесту к украшенному цветами красному «Мерседесу», за рулем которого сидел сам Исса. Женщины поспешили сесть в машины, чтобы следовать за свадебным караваном, который тронулся в Маскат: жених снял там квартиру, ставшую его семейным гнездом.