Небесные всадники

Мне уже давно стало ясно, что тут мои дни и закончатся. Лишь изредка, словно бы под воздействием какого-то воспоминания, я обращаю свой взгляд на север. «Занятно было бы, — думаю, — взглянуть на все это еще раз!» Я уже не могу и представить себе эти дали. «Нет, — успокаиваю я себя, мне уж больше не странствовать». К тому же, как я знаю, в этом климате я еще могу кое-как сохранить свою жизнь, а там, в краю сумрака и мороза, где почва три четверти года остается бесплодной, там мне не выжить. А сверх всего, я полагаю, что там и развалин-то почти не осталось. Там, вероятно, начался новый ледниковый период…

Я уже потерял всякую способность чему-то удивляться или ломать голову над своей судьбой. Но все же временами мой мозг еще сверлит вопрос: почему я в конце концов оказался именно здесь и почему это именно я, а не какой-нибудь другой человек с более соответствующими данными?

Да я и сам не знаю, но уж так оно вышло. Если все остальное шло своим неизбежным путем, то моя роль была, вероятно, чисто случайной. Впрочем, кто его знает? Может, здесь чистый случай, а может, и судьба…

Еще в юности я на опыте убедился, что не способен полностью осознать какой-либо эпизод из своей жизни, пока не опишу его шаг за шагом. Процесс пересказа делал для меня ясным то, что мне следовало бы знать с самого начала. Может быть, и сейчас так окажется.

Вновь пережита холодная и влажная зима. Я знаю, что теперь в течение нескольких месяцев моя жизнь будет становиться все легче и легче. Мои картофельные и бобовые грядки в парке Вилла Национале уже зазеленели. Я расставил сачки на креветок у берега Кастелло-дель-Ово. А моя коза Евлалия щиплет сейчас траву где-то здесь между развалинами. И больше нет у меня никаких забот, некуда мне спешить. А самое главное — мне посчастливилось найти бумагу и карандаш. Вот и попробую запечатлеть кусочек того, кусочек другого. Ну а если завтра же придется бросить начатый труд — что ж, кто об этом пожалеет?

3

Я должен начать издалека, с самого детства.

Мне было десять лет, когда кончилась война, которую назвали мировой войной. Помню ее достаточно хорошо, хотя, конечно, позже я узнал о ней гораздо больше.

Тогда народам казалось, что они еще не переживали ничего столь ужасного, в то же время они верили, что в будущем не будет ничего столь ужасного. Более того, некоторое время все были убеждены, что война, которая ведется, это последняя война. «Война окончательно себя дискредитировала! — утверждали люди. — Она в конце концов никому ничего не дает, ни победителю, ни побежденному! Война не достойна человека! Война — варварство. Человечество должно совсем иначе решать свои споры! Эта война была и остается последней!»

В таком духе произносились речи и писались передовые статьи в период заключения мира, и все этому верили.

Я, конечно, забегу вперед, заявив, что человечество тогда, как и в любые другие времена, совсем себя не знало. Оно обладало на редкость короткой памятью и поступало подобно лунатику. В своих действиях оно руководствовалось заблуждениями и самообманом и перед самыми глубокими пропастями зажмуривалось особенно крепко.

Последняя война! Что сказали бы люди в разгар того ликования, если бы кто-нибудь объявил им, что настоящие мировые войны только еще начинаются? И что по сравнению с ними прошедшая война была пустяком, детской игрой? И что вообще тяга к кровавому сведению счетов всегда являлась одним из исконных свойств человеческой натуры, начиная еще с того мифологического момента, когда из-за какой-то ерунды парень по имени Каин раскроил дубиной голову парню по имени Авель?

Последняя война! Да я и сейчас не поверил бы, что вокруг меня никто не воюет, если бы не знал, что, по крайней мере, в данной местности являюсь единственным представителем людского рода. Но не поручусь своей седой головой и за то, что в данную минуту нигде больше не ведется война. Не здесь, так по ту сторону Альп, где-нибудь в Азии, в Америке или на уединенном морском острове. Кто-то еще произносит вдохновенные воинственные речи, и кто-то столь же вдохновенно бросается в атаку, хотя, возможно, его оружие и ненамного совершеннее Каинова. Чья-то «правда», чья-то «честь» все еще взывают к войне. И это после всего того, что пережило человечество! Последняя война!.. Ах…

Одна мысль обо всем этом расстраивает меня так, что мне становится трудно писать. Похоже, что я до самой смерти не смогу избавиться от этой злости. И потому покамест кончу. Солнце уже низко, и мне опять пора домой. (Странное слово! И надо же было мне открыть его только здесь!)

4

Однако я вовсе не Робинзон, попавший на совершенно пустой остров. Мне не приходится колонизировать новый материк, я могу жить остатками былой цивилизации. Мы, вероятно, одновременно придем к своему концу: и я, и эти остатки. Без них моя жизнь немыслима. Я в слишком слабой степени дитя природы, чтобы начинать заново совсем уж на пустом месте.