Небесный летающий Китай (сборник)

… Вскоре, когда стало ясно, что говорить больше не о чем, наделённые властью призраки – те же"шары» – отвезли меня в камеру. Про Анастасию мне ничего не удалось узнать, но я догадывался, что её постигла такая же участь. Оставшись один, я, за неимением лучшего занятия, предался воспоминаниям, а также поверхностному анализу, поскольку не чувствовал себя способным на глубокий. Отчаянно хочется вцепиться в чью-то шею или, на худой конец, в то же запястье, но этой возможности я лишён – похоже, что навсегда. Но одна мысль меня всё-таки согревает – точнее, не мысль, а бесследное исчезновение жалости к пленённой, обречённой на кукольную жизнь вечности. Без этой жалости чувствуешь себя гораздо легче, и даже наполняешься радостью, когда вспомнишь, что судьбы мира не будут отданы на откуп произволу, и дело так или иначе будет делаться, а кто уж там и как передаёт товарищу палочку – не самое главное. В конце-то концов.

Я хочу снять пиджак

Я всегда получал, что хотел.

Вот как было однажды: я надел теплый, толстый пиджак в елочку и отправился по делам. Через десять минут мне стало ужасно жарко, я вспотел. Но все-таки шел, как был, в пиджаке.

Наконец, я решил его снять. Даже президенты снимают галстуки! И пиджаки. Живо представив, как я пойду себе в белой рубашке с короткими рукавчиками, а летний ветерок начнет выхолажвать все, что нагрелось в пиджаке, я пришел в восторг. И снял пиджак.

И тут же подумал: вот же дело! хочу – и готово. Стало так здорово, что зачесался лоб, и с каждым шагом зуд усиливался, пока не сделался нестерпимым. Я свернул в подворотню. После тщательного обследования до меня дошло, что, судя по всему, у меня проклевывается третий глаз. И правда, это был он. Я с ним здорово намучился.

Дополнительное око портит лицо. Душа облагораживается, но к вечеру мне пришлось начесать челочку. Вышло сносно, и я, приняв успокоительное, лег спать.

На следующее утро глаз прорезался до конца, и я с удовольствием рассматривал в зеркале голубую радужку. Два старых глаза у меня зеленые, и я радовался разнообразию. Глаз смотрел поверх меня и не мигал, потому что ему было нечем.

Я порылся в кладовке и нашел шерстяную шапочку. В ней, конечно, я буду выглядеть не очень выгодно – в разгар-то лета! Но все-таки шапочка лучше, чем ничего. Я натяну ее на лоб и буду так ходить по моим делам, а дома – снимать. Глазу придется несладко, шапочка натрет яблоко, и вообще он пересохнет. Но может быть, и нет. Я не сразу понял, что третий глаз не умеет плакать и не нуждается в добавочном увлажнении. Он не злой и не добрый, прекрасно переносит зной и стужу, но вот соринки, к сожалению, в него попадают так же, как в обычные глаза. Особенно, если елозит шапочка.

Как-то раз я обратился к своей подружке с просьбой вылизнуть мне соринку, как это принято у близких людей, и даже заранее поблагодарил за содержащийся в слюне целительный лизоцим, но она сбежала.

Я после этого долго закапывал в глаз альбуцид.

Этот случай – исключение. Я не так глуп, чтобы кому-то сказать, потому что запрут.

Шапочка раздражала слизистую и порождала косые взгляды, а глаз требовал маскировки, и я поочередно отверг темное очко, пиратскую повязку и бинт. Наконец, я приобрел широкополую шляпу на два размера больше, которую можно было нахлобучить по самые брови. Под шляпой образовывался небольшой зазор, и глаз мог дышать и разглядывать подкладку. Он больше не травмировался.

Потом я сообразил, что вот уже четыре недели являюсь Иисусом Христом, Магометом, Гаутамой Буддой, Аллахом и Иеговой в одном лице, и даже кем-то еще, но кем именно, я не разобрал. А мой город окончательно перестал быть Колыбелью Революции и превратился в Рождественские Ясли. Оказалось, что я Маленький Бог, который, тем не менее, может все в отведенной ему вселенной. Эта вселенная не такая уж маленькая и вмещает все, о чем только может помыслить человек, и много больше – то, что он повадился называть Неизвестным и Абсолютным.

Это, разумеется, еще не все, что есть на свете, но остального человеку вообще не понять.

Я сделался прост, как три рубля, и еще как дитя. Поэт по фамилии Пастернак не понимал, что неслыханная простота не есть ересь. Наоборот.

Я давно подозревал, что мир хорош.

Мне стало ясно, что вокруг выходило по-моему лишь оттого, что я этого хотел. В конце концов, даже Захер-Мазох развился на житиях святых, которые он читал под одеялом с фонариком.

А я-то недоумевал: отчего вокруг так замечательно? Теперь я понял. Никаких недочетов! Кто осмелится мне возразить? Сначала вынь бревно из своего третьего глаза. Как вынешь – изволь, возражай на мою соломинку.

Помню, как вечером я утучнился обильной трапезой, посмотрел новости и вновь поразился, до чего складно идут дела.

Например, в Казанский Собор прибыло новое Сияние весом сто семьдесят килограммов и три с половиной метра в диаметре.

Разбился вертолет с президентом Соединенных Штатов. Я мигнул, и его не стало.