Неблагая

— Не сегодня. — Он выглядит страшно уставшим. Ни харизмы, ни былого задора — так же жалок, как и я. — Нам нужен отдых.

Я бы поспорила, но нет сил. Спина горит, ноги сводит от напряжения. Едва мы соглашаемся, что надо передохнуть, как я засыпаю, не успев даже нормально улечься.

Просыпаюсь я в полной темноте, под тихое бормотание Исольды.

— …Как она это сделала, — доносится ее голос. — Так необычно — видеть, что она пользуется магией. Но это вполне ее. Как будто всегда так было.

Я представляю, как они в темноте смотрят на мою неподвижную фигуру, и от этой мысли по мне словно муравьи ползают. Они наблюдают за мной. Я с такой силой впиваюсь ногтями в ладони, что на коже остаются полукружья вмятин.

Рейз откашливается.

— А она раньше… В смысле, это новый навык?

Я не совсем понимаю вопрос, но Исольда все равно отвечает.

— До того как мы ушли из дома, — говорит она тоном человека, давно не выражавшего эмоций, — Сили никогда… Наши родители не владеют магией, и мы не хотели, чтобы другие люди знали, что она чародейка. Пару раз в раннем детстве бывало, что вещи летали по комнате, все такое. Она плакала, просила прощения, говорила, что не хочет, чтоб ее забирали. А потом мы выросли, и она вообще перестала использовать магию.

Сердце колотится. Какая-то часть меня желает показать, что я не сплю, чтобы Исольда не рассказывала всего этого.

Но я не стану, потому что слишком сильно хочу узнать ее искреннее отношение.

Я изо всех сил стараюсь не шевелиться и дышать ровно и спокойно.

— И всего несколько раз… — Исольда тяжело сглатывает, потом очень аккуратно продолжает. — Той ночью, когда мы ушли… мы хотели защитить наших родителей. Может, идея и была плоха, но на тот момент мы не видели другого выхода.

Я прижимаю руки к груди и вцепляюсь в подвеску на шее. Платье фейри ее не прикрывает, и в суматохе я почти о ней забыла. Но флакон на месте. Он цел и невредим; беспокойные пальцы скользят по гладкому стеклу.

— То есть нет, — говорит Исольда. Ее руки скребут по камню, когда она устраивается поудобнее. — На моей памяти они ни разу не швырялась молниями и не создавала порталы. И я не представляю, как использование такой силы ей не навредило. То есть я рада, что не навредило. Мне невыносимо видеть, как она страдает. Но…

Незаконченная мысль повисает в воздухе. Она вроде как боится за меня… и боится меня.

Снова раздается возня, шорох, а потом Рейз говорит:

— Тебе надо поспать.

— Но…

— Я подежурю.

Вероятно, Исольда колеблется, потому что когда я снова слышу голос Рейза, то прямо вижу негодующую ухмылку на его лице:

— Не занудствуй и не беси меня.

Исольда фыркает, но не спорит. Через мгновение я чувствую исходящее от нее тепло, когда она устраивается на камне в нескольких сантиметрах от меня, и слышу ее ровное дыхание. Несколько беспокойных часов мы отдыхаем на плоских холодных камнях, прижавшись друг к другу, чтобы согреться.

Я просыпаюсь достаточно рано, чтобы увидеть, как встает солнце, а небо медленно меняет цвет от розового до серебристого, а потом — незабудкового голубого.

* * *

При свете дня каменная площадка выглядит ничуть не дружелюбнее. Мы находимся на дне глубокой расщелины, белизна тянется во всех направлениях. После векового запустения плющ и серые потеки пытаются занять место в сердце горы, но мне все равно тяжело смотреть на такую яркую поверхность.

Наконец Исольда просыпается. Олани, которая обычно встает до рассвета, тоже с трудом выбирается из объятий сна.

— Рейз! Ты меня не разбудил! — сурово ворчит она, постанывая от боли и поднимаясь на ноги.

Он дрыхнет на камне в паре метров от нее, подложив руки под голову.

— М?

— Тебе еще больно, — поворачиваюсь я к Олани. — Я подумала, что вам лучше выспаться.

Она зевает:

— Ты думаешь, я раскисну из-за одного укольчика стрелой?

Олани наклоняет голову к Исольде. Моя сестра старательно делает вид, что еще не проснулась, и безуспешно прячет лицо, пытаясь прикрыться короткими волосами. Олани тычет ее в бок.

— Мне все равно, чего ты хочешь, — бубнит Исольда. Вяло потянувшись, она начинает шевелиться.

— Сол. — Я не знаю, что сказать. Я хочу сказать: мне жаль, что наши пути разошлись. Мне жаль, что тебя превратили в лису. Мне жаль, что я тебя испугала. Мне жаль, что тебе пришлось волноваться. Мне жаль, что я вот так все заканчиваю.

Но я не умею произносить такие слова, поэтому просто спрашиваю:

— Как твоя нога?

Наши две таких одинаковых пары темных глаз смотрят на ее штанину, обтягивающую опухшую, забинтованную, деформированную лодыжку.

— Уже лучше, — врет она, пытаясь улыбаться.

С тихим стоном Олани наклоняется и обхватывает рукой голень Исольды. Тоненькая нога почти полностью помещается в ее ладони.

— Ах ты врунишка, — бормочет целительница. — Тебе же адски больно.

Исольда нахохливается и глядит на меня.

— Я стараюсь держать лицо!

Олани вздыхает. Она медленно и глубоко дышит, потом закрывает глаза, сосредоточенно морщится.

— Погоди, — говорю я и накрываю ее руку своей. — Тебе хватит сил?

Олани молча смотрит на меня.

— Давай помогу.

Не могу не заметить, что на вопрос она не отвечает.