— Если ты
Поворачивая обратно к дому, она, казалось, услышала что — то между деревьями. Может, шепот? Она повернулась, подняв фонарь и изо всех сил пытаясь вглядеться в наступающую ночь.
Покачав головой, она вернулась к дому. Заперев дверь на задвижку, задула свечу и снова принялась напевать старую песенку. Огня в очаге было достаточно, чтобы можно было понять, что она не хотела тратить впустую то, что у нее было.
Прикоснувшись к подвеске, вырезанной из дерева сове, которая висела на бечевке у нее на шее, она повернулась, чтобы посмотреть на единственную свечу, которая все ещё горела в тусклом свете дома. Свечу, которая никогда не затухала и не догорала. С того момента, как ее зажгли, она ни разу не сигнала, и фитиль не стал короче.
Бросив на нее мрачный взгляд, она вернулась к ощипыванию Ди — Ди и подготовке курицы к приготовлению тушенного мяса. Едва закончив разрезать мясо и отделять кости, кинув их в свой овощной бульон, она вдруг опять так сильно испугалась, что чуть не перевернула котелок.
Это был сильный стук в ее дверь.
***
— Если ты не мой муж, я вызвала тебя по ошибке.
Валрою потребовалась вся сила воли, чтобы не разорваться от смеха над этой иронией.
Он довольствовался тем, что ухмылялся из темноты леса. Он наблюдал за силуэтом молодой женщины с поднятым фонарем, которая пыталась найти то, что подняло шум и сломало ее забор. Но как бы ни искала, она не найдет его. Нет, если только он не захочет, чтобы его увидели.
И сейчас он остановился на простом наблюдении.
— Я прощаю тебя за повреждённый забор и скажу, теперь мы в расчете за доставленные неудобства.
— Если проявишь милость, я накрою на стол ужин. Хотя у меня и не так много, чем можно поделиться.
Это было достаточно интригующе, чтобы он пошевелился, повернув крыло так, чтобы можно было опереться рукой на дерево, рядом с которым он стоял. Она приглашает войти то, что вызвала? Тогда она либо дура, либо дура, которая думает, что может себя защитить.
Так кто же?
Он наблюдал, как молодая женщина вернулась в дом, заперев за собой дверь. Он почувствовал запах пекущегося хлеба и тушеных овощей. Ничего интересного, ничего ужасно аппетитного, но, похоже, съедобно.
Выйдя из тени, все ещё сокрытый для глаз, он перемахнул через забор и направился к маленькой хижине, которую женщина называла домом. Хижина построена бедно — как, казалось, большинство строений смертных — из защищающих от непогоды глины, какой — то дряни и древесины. Крыша устлана соломой и выглядит так, будто ее давно не обновляли.
На самом деле, большая часть дома выглядит запущенной. Окна, занавешенные толстым кожаным пологом, выглядели аккуратно — но вода — разрушительная сила, особенно для человеческих сооружений. Кожа начала гнить и тлеть, совсем как забор женщины.
Он провел рукой по стене ее маленького жилища, медленно, задумчиво обходя его, заглядывая в щели кожаных подошв на окнах без стекол. Он увидел ее, стоящую на коленях у огня, рядом с корзиной перьев, режущую курицу и кидающую кусочки в котелок с водой.
Это произошло, когда он проходил мимо входной двери — единственной двери — он остановился. Там, нарисованный на дереве, был символ. Он коснулся его, прижав кончики пальцев к неровной, потертой деревянной поверхности.
Прикушенный язык был единственным, что удерживало его от гоготания. Слишком идеально! Теперь он точно знал, какой дурой она была.
Из тех, что считают себя
Он окутал себя крыльями, как плашки, лёгко меняя свою форму. Подняв узловатую, костлявую руку, он широко улыбнулся… и постучал в дверь.
***
Эбигейл остановилась, ее рука зависла над щеколдой. Кто — то постучал. Ее сердце застряло в горле, громко колотясь. Маркус действительно вернулся? Она проглотила свое сердце, а с ним и надежду. Нет. Она не позволяла себе верить, что по ту сторону двери стоит ее муж.
Она могла бы с лёгкостью поверить, что это тень или труп ее мужчины, какое — то подобие мужчины, за которого она вышла, если бы не знала, что Маркус все ещё жив. Ее магия не была сильной — она не сравнится с Тетей Марджери — но свеча, говорившая ей о жизни Маркуса, все ещё горела на подоконнике, яркая и сильная, как и прежде.
Он жив. И его здесь нет.