Небо без нас

Зато, когда меня заставили драить на кухне котлы от жира, день тянулся крайне медленно. Да и ночь не быстро пролетела. Хотя, я относился к элите, считался медработником и не должен был дежурить на кухне. Однако жизнь солдата от залета до следующего залета. В мои обязанности входило проверять столовую перед выдачей пищи. Вернее, в обязанности начмеда, которую он доверил выполнять молодому фельдшеру. Не знаю, кто пожаловался ему, что вилки не вымыты, с кусками обеденной каши, получили все – и я, и повара, и дежурная смена.

Что же, из «туши» получился ускоритель времени не хуже рыжей Ленки. Удовольствие, правда, специфическое.

Судя по моим подсчетам, приближается время ужина.

Порыв ветра заставил меня схватиться покрепче за опору. Черт! Возможно, я думаю не о том, но какая же красота! Почти одинакового, коричневого цвета поле и небо, гротескные фигуры зданий колхоза, медленно доживающих свой век, и трупы мутантов.

Кроме одного.

Пока я втыкал в уродливую красоту Зоны, Трофимыч скинул рюкзак, отстегнул магазин и методично вставлял патроны. Залезет, пошарит в кармане рюкзака и наполняет железную коробку.

– Восемь, – сказал он.

Я еще раз посмотрел на внутренние часы.

– Нет, еще шести нет, – поделился я временем.

Он тяжело вздохнул.

– Восемь патронов осталось. Да и те, заныкал в рюкзаке, – объяснил он цифру.

– Чего так мало? – удивился я.

– А сколько надо? – спросил он у меня, одновременно внимательно разглядывая действия живой «туши».

– Нам выдают по четыре рожка, в каждом по тридцать патронов, – начал я рассказывать, – вот когда в караул заступаешь или, не дай Бог, в патруль на Границе.

Трофимыч поднял голову:

– Я бы вам, военным, выдавал один патрон. Чтобы вы, еще до входа в Зону, успели застрелиться.

Я устал за сегодня. Реальный холодный ветер, реально шершавые от ржавчины рельсы, реальный мутант, сталкер, облака…

И в тот же момент, ощущение свободы, когда нет за спиной ни обязанностей, нет долгов перед родиной, начмедом, сержантами.

Так, вот чего он понты кидает?

– Не знаю, Трофимыч, сколько надо, но четыре на тридцать равно сто двадцать патронов. Этого для такого опытного сталкера хватило расстрелять стаю псов, тушек и еще осталось. Правильно говорю, да? – с издевкой спросил я.

– Эх, молодежь. Счетоводы на калькуляторе. Тебе в части патроны под роспись дают? Да. Почему? Да на учете они, Кузьма. Каждый патрон. Если ты потеряешь или продашь патрон, тебя так следователи трясти будут, что волосы из носа повыпадут, – начал объяснять сталкер, – а если найдут у меня, гражданского, патрон, то впаяют срок от трех лет.

Он подвигался, прислонился спиной к опоре и продолжил:

– Теперь подумай, сколько стоит патрон у вас, а сколько в Зоне.

Хитрый Трофимыч. Вроде и учит, рассказывает, заодно проверяет, знаю ли я цены. Если знаю, то логично предположить, что торгую.

– Не знаю. Без особой разницы, что у нас, что там. – Я специально выделил интонацией последнюю фразу. Пусть знает, для меня дом с другой стороны Границы.

– Ну, почти. У вас восемь баксов, у нас два, максимум.

– Сколько? – спросил, и чуть не свалился от удивления.

– Теперь считаем, успел спалить два магазина, значит шестьдесят на десять, равно… – он сделал паузу.

– До фига, – ответил я. Почти пятьсот баксов!

– Следующий момент. У вас, военных, все под роспись, у нас же неучтенка. Сегодня твой магазин, завтра продал Семену и стал его. Без бумажек и проволочек. Вот к сумме приплюсуй переход через блокпост, когда надо приплачивать за каждую железяку, – объяснил Трофимыч и вставил магазин в автомат.

Становится ясно, почему сталкера нас так не любят. Обдирают их как липку, забирают на входе кучу денег, на выходе – артефакты переполовинят. Да и не знаешь, что выкинет в следующий раз стоящий на блокпосту сержант Баранов.

Месяц назад, когда снег лежал высокими сугробами, застрелили мужичка при пересечении Границы в неположенном месте. Заметили его, дали предупредительный выстрел, он же, плохой человек, начал стрелять по патрулю из пистолета.

Правда, по пьяни, солдат, который дежурил, болтал, что сначала автоматные выстрелы слышал и только через минут десять из пистолета. Рассказчика потом лечили в лазарете, по почкам ему сильно надавали за такие разговоры. Так он кровью мочился неделю, но про тот случай ни разу больше не вспомнил.

– Ты не переживай, – Трофимыч осторожно надел рюкзак, – я, когда службу нес, тоже всех гражданских считал за уродов. Потом, когда по болотам и полям Зоны полазил, наоборот, стал считать военных.

– А теперь? – задал я вопрос.

– Теперь меня пора списывать. Чуял, как собака колбасу, что рядом опасность. Повелся на обманку Зоны, решил «разрядка» и есть беда, – сказал он, и добавил: – Если ты про людей, то нет плохих военных или сталкеров. Есть люди, которые забыли разницу между плохим и хорошим. Вот когда в какой-то группе плохих становится большинство, тогда да, тогда всю группу надо под откос пускать.

– Это как?

– Да просто. Если один ходит с камнем на душе, Бог ему судья. Когда же трое из трех убийцы, то они уже просто бандиты. Чего их жалеть-то?

Я промолчал.