Читаем Небо и земля полностью

«Нет, шалишь, довольно хаживать в гости! — раздраженно говорил самому себе Тентенников. — Теперь застряну в Москве, пока не отыщут Риго. А главное — самолет ждет отправки на платформе».

На исходе третьего дня комиссар ЧК, задержавший Тентенникова на пожарище, вместе с ним покинул старую квартиру Риго и просто сказал:

— Мы навели о вас справки… Понятно, вы вне каких бы то ни было подозрений. Можете, если хотите, ехать в свой отряд. Но вообще-то у нас к вам большая просьба: у нас никто не знает Риго, и фотографических карточек мы не нашли. На вас надежда. Если бы мы несколько дней погуляли с вами по Москве, может быть, и встретили бы его где-нибудь случайно на улице. Не станет же он все время, как крыса в норе, сидеть на новой квартире…

— Что ж, если нужно, я согласен помочь вам… Сам понимаю, сколько горя он нам принесет, если его не задержат. Только вы мне скажите, подозрение на него большое?

— Очень большое. Мы убеждены, что он, по сговору со старыми хозяевами-иностранцами и с французским посольством, поджег завод… Велико его преступление…

— Я в вашем распоряжении…

* * *

С утра они прогуливались по городу, главным образом по центральным улицам — в районе Тверской, Кузнецкого моста, Петровки, Неглинной, — но первый день не сулил, казалось, никакой удачи. Несколько раз, завидев лопоухих невысоких людей, Тентенников бросался к ним, но сразу же разочарованно отходил в сторону, — должно быть, в этот день мсье Риго и не помышлял о прогулке по центральным московским улицам… Назавтра утром зашли в кафе поэтов, на Тверскую. Там, в пустом низком помещении, сидели они, пили серый невкусный кофе из ячменя, и вдруг Тентенников увидел, как в распахнувшуюся дверь вошел мсье Риго, размахивая тросточкой и оживленно беседуя с каким-то диковинно подстриженным мужчиной: у спутника мсье Риго только на макушке оставался узенький пучок волос, а вся голова была тщательно выбрита.

Риго не заметил сидевших в углу людей и важно сел за высокий столик.

— Он! — шепнул Тентенников комиссару ЧК, и в ту же минуту Риго узнал Тентенникова. Впрочем, он не успел и слова сказать летчику — спутник Тентенникова уже приказал буфетчику закрыть на засов входную дверь и попросил Риго предъявить документы.

…Вечером Тентенников распрощался с комиссаром, аккуратно уложил в бумажник накопившиеся за время пребывания в Москве справки, мандаты и удостоверения и тотчас же отправился на вокзал.

До утра провозился он, пока дежурный по станции разрешил прицепить к уходящему на юг поезду платформу с самолетом. Три красноармейца охраняли самолет в пути, а сам Тентенников устроился в соседней теплушке.

«Заходить никуда не буду, — решил он. — Чего доброго, опять в какую-нибудь историю влипнешь… Дел у меня в Москве больше нет, нечего расстраиваться…»

Он не уходил с вокзала до той поры, пока не удалось ему вместе с голодным и шумным сборищем тронуться в дальнюю дорогу, в Эмск. Теперь его даже радовали дорожные трудности: чем мучительней была дорога и чем теснее было в теплушке, тем легче становилось у него на душе. «Так мне и надо, — сердито повторял он, — так мне и надо! Бестолочь я, а не работник: один только самолет везу в отряд…» И по ночам, когда сквозь дырявую крышу вагона были видны и небо и звезды, он обдумывал, как следует объяснить приятелям свои промахи. «Засмеют меня, обязательно засмеют!»

Он почти не спал и часто вспоминал о недавней встрече с мсье Риго. «Кто бы подумал, — вздохнул он, — неурядица какая и смута — ну, не вздохнуть… Хорошо хоть, что помог я ЧК этого проходимца выловить…»

С той поры имя мсье Риго стало для него еще ненавистней, и каждый раз, когда «накипало на душе», как любил говаривать Тентенников, он обязательно вспоминал давние обиды, — от того дня, когда впервые встретился с «профессором» на аэродроме, до сумасшедших дней в Москве, с засадой, допросами и бесконечными разговорами о болтливом французе. «Вот Быкову всегда и во всем везет, — думал он в такие минуты. — Ему француз хороший попался, чудесный механик, верный товарищ… А мне и француза судьба подбросила дрянного, самую заваль, подлеца из подлецов…»

Глава пятая

Вот он какой, этот самый Эмск: три деревянных тротуара, да бронзовая собака у входа в сад, да десяток заколоченных магазинов, да дома с мезонинами в желтых крапинах и коросте облупившейся краски… Не таким представлял себе старый город Тентенников. Хорошо хоть и то, что в двенадцатом году сюда не заехал во время гастрольной поездки. Ведь во всем городе нет ни одного большого забора, — пришлось бы тогда стартовать в открытом поле. Пожалуй, никто и билета на полеты не купил бы! Зачем билет покупать, когда и бесплатно небо видно?

Тентенников шел по улицам города и рассуждал вслух, а прохожие, попадавшиеся навстречу, оборачивались и долго провожали его веселой улыбкой; где-то Тентенников невзначай прислонился к свежевыкрашенной двери, и кожаная куртка летчика вся была в жирных лиловых полосах. Тентенников тоже улыбался: решил, что очень он заметен в здешнем захолустье.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Аламут (ЛП)
Аламут (ЛП)

"При самом близоруком прочтении "Аламута", - пишет переводчик Майкл Биггинс в своем послесловии к этому изданию, - могут укрепиться некоторые стереотипные представления о Ближнем Востоке как об исключительном доме фанатиков и беспрекословных фундаменталистов... Но внимательные читатели должны уходить от "Аламута" совсем с другим ощущением".   Публикуя эту книгу, мы стремимся разрушить ненавистные стереотипы, а не укрепить их. Что мы отмечаем в "Аламуте", так это то, как автор показывает, что любой идеологией может манипулировать харизматичный лидер и превращать индивидуальные убеждения в фанатизм. Аламут можно рассматривать как аргумент против систем верований, которые лишают человека способности действовать и мыслить нравственно. Основные выводы из истории Хасана ибн Саббаха заключаются не в том, что ислам или религия по своей сути предрасполагают к терроризму, а в том, что любая идеология, будь то религиозная, националистическая или иная, может быть использована в драматических и опасных целях. Действительно, "Аламут" был написан в ответ на европейский политический климат 1938 года, когда на континенте набирали силу тоталитарные силы.   Мы надеемся, что мысли, убеждения и мотивы этих персонажей не воспринимаются как представление ислама или как доказательство того, что ислам потворствует насилию или террористам-самоубийцам. Доктрины, представленные в этой книге, включая высший девиз исмаилитов "Ничто не истинно, все дозволено", не соответствуют убеждениям большинства мусульман на протяжении веков, а скорее относительно небольшой секты.   Именно в таком духе мы предлагаем вам наше издание этой книги. Мы надеемся, что вы прочтете и оцените ее по достоинству.    

Владимир Бартол

Проза / Историческая проза