Небо и земля

Едва успел Николай выйти из машины, как мимо него с лихим присвистом промчалась упряжка с орудием. Ворота были закрыты, и взмыленные кони остановились неподалеку.

— Откуда гоните коней? — спросил Николай, обращаясь к ездовому — здоровенному парню в выцветшей гимнастерке.

— Дело спешное, товарищ комиссар.

— С фронта?

— С самого переднего края.

— Орудие разбили?

— Снарядом малость повредили. Да малость эта — самая нужная: без нее орудие отказывается действовать. Вот починим сейчас — и обратно в полк.

— А где же пристреливать хотите?

— Ну, насчет пристрелки дело простое, — весело отозвался боец, прищуривая левый глаз и хитро поглядывая на Николая, — пристреливать сразу по белякам будем…

В эту минуту ворота открыли, и упряжка с орудием въехала в заводской двор.

— Видели, как живет город-фронт? — спросил Николай, обращаясь к летчикам. — Быстро у них дела делаются, без задержки. Через несколько часов орудие снова начнет бить по врагу.

Автомобиль въехал вслед за конной упряжкой.

— Гляди-ка, митинг уже кончился, — вздохнул Тентенников, — так я и знал, что из-за телеграфа мы опоздаем…

Возле каменного приземистого здания тесным кругом стояли рабочие, ненадолго покинувшие свои цехи, лица их были в копоти и дыме, темные куртки лоснились от машинного масла. Тентенников никак не мог пробиться вперед. Зато вот уж где ему пригодился его высокий рост! Он увидел автомобиль, на подножке которого стоял человек в кожаной куртке. Голова его была обнажена, взгляд карих глаз был внимателен, но под усами, казалось, пряталась усмешка, делавшая его лицо очень моложавым. Человек в кожаной куртке беседовал с рабочими, тесно обступившими его, и Тентенников, обернувшись к Николаю, спросил громким шепотом:

— Кто это?

— Сталин! — ответил Николай, и Тентенников уже не в силах был оторвать глаза от автомобиля и от стоявшего на его подножке человека.

Он напряженно прислушивался к разговору Сталина с рабочими, но, стоя так далеко, не мог разобрать, о чем шла беседа. Вдруг Сталин улыбнулся, громко засмеялись стоявшие возле него люди, и, провожаемый ими, он пошел к заводским воротам.

Не доходя до ворот, Сталин увидел Григорьева и подозвал его. Григорьев подошел к Сталину, протянул ему пачку бумаг, перевязанную шпагатом. Летчики стояли в сторонке.

Тентенников заметил, что Николай оглянулся, словно искал кого-то…

— Не нас ли ищет? — спросил Быков.

— Кто знает, — неопределенно сказал Тентенников. — Только едва ли: у Николая и без нас теперь дела много…

Николай увидел, наконец, летчиков и помахал им рукой. Оба бегом бросились к нему.

— Куда вы запропастились? — спросил Николай.

Летчики молчали.

— Я о вас с товарищем Сталиным говорил…

Сталин внимательно посмотрел на них, надел кожаную фуражку с красноармейской звездой и протянул обоим руку — сперва Тентенникову, потом Быкову.

— Хорошо, что так быстро прибыли в Царицын, — негромко сказал Сталин. — Нам опытные летчики нужны, а товарищ Григорьев вас хвалил.

— Опыт у нас, действительно, не маленький, — сказал Быков, — но самолеты не так уж хороши. Хоть мы и на них беляков били. А ведь у них машины лучше наших. Недаром мы радовались, когда удавалось на трофейных аэропланах летать…

— Настанет время, и у нас будут хорошие самолеты. А сейчас ничего не поделаешь, приходится воевать на тех машинах, какие есть.

— Они оба — люди в авиации известные, — сказал Николай. — Первые русские летчики. Быкова я еще с девятьсот пятого года знаю.

— Если будет нужно — приходите ко мне без стеснения, всем, чем можно, вам помогу, — сказал Сталин, прощаясь.

Он сел в автомобиль, а летчики долго еще стояли у заводских ворот, следя за быстро удалявшейся машиной.

— Вот видите, — сказал Николай, — хоть и опоздали на митинг, а поговорить со Сталиным удалось…

— Теперь у меня только одна мысль, — сказал Тентенников: — сразу же — в небо и сбить беляка, чтобы можно было товарищу Сталину доложить: летчики свое слово держать умеют…

— Полетите тогда, когда получите приказ, — сказал Николай и, помолчав, добавил: — а вообще сегодняшней встрече можете радоваться: память о таком дне останется на всю жизнь. Товарищ Сталин летчиков любит, о них заботится, в любое время дня и ночи готов принять и выслушать авиатора, вернувшегося с оперативного задания. Здесь — центр авиации южного фронта, и дорог нам каждый человек, умеющий драться в небе.

Молодо блестели глаза Тентенникова, и, низко на лоб надвинув козырек фуражки, он громко сказал:

— Хорошо вы говорите, Николай Алексеевич! Мне особенно чувствительны ваши слова. Ведь для летчика нет ничего на свете выше сознания, что он кому-то нужен, что помнят и думают о нем… В старое время не было у нас этого чувства…

Вернувшись в город, поехали в штаб Северокавказского фронта, и Николай, оставив летчиков в автомобиле, пошел к Ворошилову — доложить последние известия с фронта.

Ждать пришлось долго, и Тентенников успел выкурить не одну трубку.

— И ваши дела обсудили, — сказал Николай. — Вы будете действовать в составе нового авиационного отряда, которому придадут еще два прибывших самолета. Командиром отряда назначается Тентенников.