Небо и земля

Эта нехитрая мысль доказывалась в специальных работах, она перекочевала на страницы бульварных газет, и даже профессиональные военные брали в руки перо романиста, чтобы шире пропагандировать свои взгляды. Романы, написанные военными, были суховаты, как параграфы военных уставов, но, впрочем, полковники и майоры откровенно признавались, что, сочиняя романы о будущей войне, они ставят перед собой только одну цель: устрашить читателя. Что же, устрашить читателя им действительно удавалось. Один из немецких военных издал роман, озаглавленный «Воздушная война 1936 года». Этот роман предсказывал разрушительную молниеносную войну, в которой решающая роль принадлежала авиации. В три дня должна была закончиться победой агрессора война между двумя крупнейшими государствами Западной Европы.

Паника охватила нервных людей, когда они читали романы, предвещающие подобный быстрый темп разрушительной войны. В тридцатых годах начали появляться на страницах западных газет и специальных журналов нелепейшие проекты защиты от воздушного нападения. Их всерьез изучали, о них спорили, на них не решались помещать карикатуры в юмористических журналах. Один итальянский профессор предлагал покрыть крыши домов броней. Связь между домами должна была поддерживаться коридорами, защищенными от воздушных бомб. Для того чтобы в подземные убежища не проникал отравленный воздух, итальянец предлагал устанавливать на зданиях высоченные трубы. Город, который решил бы обезопасить себя по этому способу, приобрел бы диковинный вид, — такими изображали марсианские города авторы старинных фантастических романов. Но, понятно, подобные проекты не имели никакой практической ценности.

Разрабатывая план молниеносной войны против Советского Союза, германский Генеральный штаб особое внимание уделял своим воздушным соединениям как силе, обеспечивающей стремительное развитие наземных операций. На одной из главных улиц Берлина, в доме безвкусной архитектуры, у входа в который возвышались огромные статуи-грифоны, держащие в своих когтях извивающиеся змеи свастики, разрабатывались планы воздушного вторжения в Советскую страну. В коридоре, длинном и узком, нескончаемыми рядами тянулись гладкие, вделанные в стену, шкафы. В шкафах хранились планы и карты. В канун войны они были розданы пилотам, которым приказывали подвергнуть разрушительным бомбардировкам советские города, шахты, заводы. На пестрые квадраты были разделены необъятные пространства европейской части Советского Союза. Сперва рубежом этих атак считалась линия Архангельск — Волга, потом появились карты, где квадратами были заштрихованы новые рубежи — от северного Урала до побережья Каспия.

* * *

По утрам, в шесть часов, летчики собирались в штабе, включали громкоговоритель и, затаив дыхание, слушали очередную сводку Советского Информбюро. Тревожны были первые известия с фронтов Отечественной войны. Все дальше на восток продвигались немецкие бронированные дивизии. Вслушиваясь в названия оставленных нами родных городов, Тентенников со злобой сжимал кулаки: вспоминал он дни гражданской войны и интервенцию четырнадцати держав, возглавляемую Англией и Америкой. Дымок пожарищ, стлавшийся тогда над русской равниной, казалось, сливался теперь с заревом новых пожарищ, полыхающих над пограничными лесами.

После уленковской победы об отряде заговорили в печати.

Уленков каждый день подымался в небо, уходил в патрульные полеты на запад. Однажды вечером он увидел вдалеке, над лесной стороной, зарево пожара. С тех пор зловещий отблеск становился ярче с каждой ночью, и Уленков ежедневно думал о предстоящих боях. Вечерами с Тентенниковым подолгу обсуждали они положение на фронте.

От Петра Быкова и Свияженинова пришло письмо из далекого тыла, с Урала. Быков рассказывал о том, что работы много, и самой трудной, порой не удается урвать для сна и шести часов в сутки, но зато будет чем вскорости похвастать, и тогда уж, конечно, он сразу получит короткий отпуск, приедет и в Ленинград и на аэродром. «Непривычно сидеть мне в тылу, — жаловался Быков. — Но что же поделаешь, не все в нашей воле… Свияженинов совсем исхудал, да и я поотощал здорово… Особенно волнует меня, что редко пишет Лена. Как у них теперь там, на Подьяческой? Все ли в порядке? Уж если она не пишет, не случилось ли чего? Был бы я тебе, Кузьма, очень благодарен, если бы отпросился ты у Ванюшки на три дня, съездил бы в Ленинград и ихние дела там, как говорится, отрегулировал на месте…» Но, понятно, о поездке в Ленинград нечего было и помышлять: Тентенников не мог и на час покинуть аэродром, — в тылу, должно быть, еще неясно представляли, как складывается военная обстановка под Ленинградом.