Небо и земля

— Знаешь, — сказал он наконец, искоса поглядывая на Победоносцева, — тут многое предстоит пережить. Перенесешь ли ты все испытания? Выдержишь ли ты? И если…

— И если умру? — сердито забормотал Победоносцев. — Но ведь я недаром изучал, среди многих других интересовавших меня вопросов, и проблему долголетия… Ведь как ни вертись, а бессмертия нет. И я, Иван Петрович Победоносцев, доктор медицины, профессор двух институтов, член русских и иностранных научных обществ, несмотря на свои знания, тоже обязательно умру. Не так ли? В восемьдесят лет в чудеса не верят… А раз так, то не лучше ли дожить жизнь до конца так, как она была задумана смолоду? На самолетах теперь мест мало, пусть лучше тех увезут, кто действительно сможет принести пользу… Ведь пойми наконец, что каждая строка моего труда тем и нужней будет народу, что писалась она в такой обстановке, в трудные дни. И про меня потом какой-нибудь добрый человек скажет: умер, как солдат, на посту…

Они помолчали. Приглаживая волосы, Воронов спросил:

— Все?

— Нет, не все, — подумав, сказал Победоносцев. — А вот одну услугу ты мне сделаешь. Второй экземпляр моей рукописи, — там листов сорок печатных, — ты увезешь с собой. Она у меня в отдельном чемоданчике лежит. Ведь я… — тут голос его дрогнул, и он отвел в сторону глаза, словно стесняясь чего-то, — ведь меня скоро не станет в живых. Ты тогда о рукописи позаботься. Может, пригодится со временем.

Они оба молчали. Да и нужны ли тут слова? — ведь главное было уже сказано, и теперь каждое лишнее слово только резало бы слух и звучало нестерпимой фальшью, а оба старика были люди прямые и ненавидели позу…

— Ну, что же, прощай, — тихо сказал Воронов.

— Прощай, — дрогнувшим голосом ответил Победоносцев. Он понимал, что прощаются они навсегда, и не верил в предстоящую встречу.

Торопясь, словно боясь оглянуться, Воронов вышел из комнаты. В руках у него был чемоданчик с рукописью старого друга. Через минуту Победоносцев услышал, как щелкнул французский замок. Старик подошел к окну. Воронов шагал по двору с чемоданчиком в руке, в сером плаще, в мягкой фетровой шляпе. Он шел, низко наклонив голову, сутулясь, и теперь казался совсем маленьким, плечи его как-то обмякли, широкие рукава плаща пузырились на ветру.

— Прощай, — громко сказал Победоносцев. Прошлое его уходило, и вот теперь, в глубокой старости, ждали его новые испытания, о каких и подумать нельзя было в давние годы. Что же, он не боится трудностей, лишений, страданий, по-молодому он не боится во время грозы идти сквозь ветер… Надо жить так, как жил: строго, не теряя попусту ни одного часа. «Ни одного часа без строки», — пробормотал он латинскую пословицу и сел за стол. Когда Елена Ивановна вошла в комнату, старик погрозил ей пальцем — не мешай, дескать, — и снова зашуршал бумагами. Скрипело перо, исписанные страницы высокой стопкой подымались на письменном столе.

Победоносцев работал. И что бы ни ждало его, он не сойдет с этого места, не отойдет от стола, где каждый предмет лежит на своем определенном раз навсегда месте по двадцать, по тридцать, а то и по сорок лет…

Когда стало смеркаться, он задернул занавеску, зажег свечи и снова склонился над столом. Обедали в тот день поздно.

В шелковой шапочке, в просторной удобной куртке, в мягких, отороченных мехом туфлях ходил Победоносцев по комнате. В окно были видны крыши соседних домов и угол дома, разбитого во время бомбардировки, с повисшими на потолочных перекрытиях кроватями, с разбросанными по этажам обломками мебели, с развороченными взрывом стенами. Этот дом был напоминанием о том, что происходило в городе, и не раз Победоносцев думал о судьбе своего архива и библиотеки, в которой было столько редких, неповторимых изданий. Но не увозить же их в другой дом! Разве в другом доме книги обязательно сохранятся?

Пришла Елена Ивановна, принесла только что полученные газеты и письма.

— Как Женя? — спросил Победоносцев, наклонив голову.

— Спит.

— И хорошо. Знаешь, я ее очень полюбил и порою мечтаю дожить до дня, когда у Жени родится ребенок. Все вокруг меня стареет, — и ты, Леночка, немолода уже, — а тут рядом начнется новая жизнь… Спать надо Жене побольше.

— Она как только до кровати дойдет — сразу же ложится, накрывается с головой одеялом и спит, спит. А снов, говорит, никаких не видит…

— Зато ты у меня мастерица видеть несуразные сны, — проворчал старик. — Новых предчувствий не было? — насмешливо спросил он.

— Не было, — смущенно ответила она.

— Вот и хорошо. А то я уж начинал опасаться, что ты скоро превратишься в какую-то ясновидящую. Помнишь, как в «Плодах просвещения» у Льва Николаевича Толстого?

И хотя Елена Ивановна не понимала, почему отец заговорил о старой толстовской пьесе, она не стала переспрашивать его: было приятно видеть его гладко расчесанную, пахнущую одеколоном бороду, слышать его медленную, спокойную речь, видеть его руки в синих склерозных жилах.

После обеда разошлись по своим комнатам. Женя ненадолго зашла к Елене Ивановне, поцеловала ее в щеку и села на скамеечку рядом.

— Ну, что ты? — спросила Елена Ивановна.