Небо и земля

— Если бы ты сказал, чьи стихи, мне легче было бы вспомнить…

— А ты вспомни…

— Да как же я вспомню, чудак человек?..

— Ты просто на память все стихи, которые знаешь, прочти, а я тебе сразу и скажу, какое стихотворение мне нужно вспомнить.

— До отхода поезда не успеть. Ведь я стихи смолоду любила и помню их очень много…

— А ты попробуй… Прямо так и начинай читать, все куплеты подряд с самого начала…

— Ты хоть словом намекни, о чем в тех стихах говорился. Тогда и вспоминать будет легче…

Растерянный и даже несколько испуганный вид Тентенникова заинтересовал Быкова, привыкшего к причудам и своенравным затеям старого друга.

— Не помешаю? — спросил он, подходя к Тентенникову.

— Конечно, не помешаешь. Только помоги вспомнить…

Словно наитие какое-то помогло Быкову, и он сразу сказал:

— Он хочет, должно быть, чтобы ты, Лена, прочла ему стихи о том, как любят люди на склоне лет, — я точно не помню, но там слова есть про нежность и суеверие. Ты в последние годы часто их читала.

Елена Ивановна прочла, неторопливо и тихо, строки стихотворения о том, как «на склоне наших дней нежней мы любим и суеверней», и лицо Тентенникова расплылось в улыбке, и он блаженно повторил за Еленой Ивановной негаданно полюбившиеся ему стихи.

— Слова, главное, какие легкие… Каждое, как воробушек…

— Неужели ты влюбился? — спросил Быков.

Но Тентенников честно признался, что ни в кого он не влюбился, а просто куплетики ему очень понравились и он безо всякой любви захотел их вспомнить. На том и порешили; да и пора уже было прощаться.

Когда Елена Ивановна увидела, как тронулся поезд, сердце её дрогнуло, но веселое лицо Быкова, высунувшееся из окна вагона, и руки Тентенникова, издалека протянутые к ней, и лукавая усмешка приемного сына успокоили её. Женя бежала за поездом до конца платформы и, запыхавшись, вернулась к Елене Ивановне.

День был такой светлый и солнечный, что не хотелось сразу возвращаться домой.

— В Летний сад сходить бы теперь, — сказала Женя. — Там так хорошо сейчас!.. Пойдем пешком…

«Странно, какие у неё глаза, — подумала Елена Ивановна, — ведь вот только что плакала, а слез уже не видно, и снова кажется, что смеются её глаза, лучатся радостным светом…»

На улице было много гуляющих, и сутолока воскресного дня, раздражавшая обеих женщин, невольно отвлекла их от печальных мыслей. Из магазинов выходили люди с пакетами и свертками, и Елена Ивановна сразу вспомнила, что ей нужно кое-что купить из мелочей по хозяйству. Они заходили в магазины, побывали в «Пассаже» и Гостином дворе, и вскоре у каждой было по нескольку свертков.

— Теперь нам не попасть в Летний сад, — вздохнула Женя. — Покупок много…

— И главное — не вспомнишь даже, что купили, — согласилась Елена Ивановна. — Так вот всегда: как будто ничего и не нужно дома, а зайдешь в магазин — и возвращаешься с покупками.

На перекрестке, ожидая, когда загорится зеленый сигнал семафора и можно будет перейти на другую сторону проспекта, Женя вдруг покраснела и тихо проговорила:

— А главного я вам еще не сказала…

— Главного?

— Пожалуй, главного… — и, чуть приподнявшись на цыпочках, Женя на ухо шепнула несколько слов, и обрадовавших и опечаливших Елену Ивановну.

И хотя только что приняли решение ничего больше не покупать, — снова направились они в магазины и опять из каждого выходили с объемистыми свертками и пакетами. Чего только не было там! И белье для будущего новорожденного, и особые какие-то свистульки, которые понравились Елене Ивановне, и какао, и сгущенное молоко.

— Потом пригодится, когда нужно будет ребенка подкармливать, — упрямо повторяла Елена Ивановна.

Елена Ивановна мало знала Женю до нынешнего приезда в Ленинград, а теперь ей начинало казаться, будто эта тоненькая кареглазая женщина, сделавшая такое неожиданное признание, стала самым близким ей человеком на свете. Привыкшая всегда заботиться о ком-нибудь, она была счастлива, что теперь у неё есть забота: Женя и будущий Женин ребенок…

Когда вернулись домой и сели обедать, Елена Ивановна невольно улыбнулась: родится ребенок — сразу станет меньше капризничать и привередничать отец. Все внимание будет отдано ребенку, и отец будет немного ревновать к нему свою дочь…

— А я уже волновался: не случилось ли что дорогой, — сказал старик, прихлебывая чай из любимой китайской чашки.

— Покупок было много. Еле дошли.

Сыздавна запомнила Елена Ивановна семейные обеды в победоносцевском доме. Обычно, если не было гостей, отец садился за стол с книгой и во время обеда ни разу, бывало, не посмотрит на еду: просто диву давались дети, как умудрялся он не пронести мимо рта ложку. Но когда в доме бывали гости, отец много разговаривал, долго и утомительно спорил и откладывал в сторону книги. Сегодня дочь уже не была гостьей, и Иван Петрович разложил на столе несколько номеров свежих научных журналов.