Небо Мадагаскар

– Это очень страшно и чудно. Головокружение. Свобода. Ветер и дождь. Или туча и солнце. Совершенно иные законы. Совершенно иное время, если оно вообще есть и будет, – продолжала Нада. – И будто на краю колодца стояла огромная глыба, которая сорвалась вниз сразу после нашего выхода.

– А я подумала, – сказала Лейла, – что смерть только вопрос памяти. Ведь что нужно? Только тире вместо пунктира. Чтобы новый человек получил душу умершего и помнил о ней, понимал, что он – это тот, кто умер. Перенос вещества нужен. Мага умер. Да здравствует Мага. Вот и всё.

Компания выпила еще, съела по салату и вышла из себя, потому они ели и они танцевали – одновременно, пока Гришковец не выключил музыку и не стал читать свою новую пьесу.

– Кто это? – спросила Лейла.

– Драматург, – ответил Мага.

– Ясно, – сказала Нести.

– И мне, – подключилась Нада и добавила: – Книги нужно держать около изголовья или класть одну книгу под подушку.

– Зачем? – удивился Мага.

– Голова пропитывается ими.

– Ну, так можно сказать, – возразил Мага, – что поцелуй без языков лесбиянский, ниже лобка слегка, это если по сути. А поцелуй с языком – это секс мужчины и женщины.

– А поцелуй с языками, – вмешалась Нести, – это секс двух вагин, которые вообразили себя пенисами. У которых внутри сюрприз.

– Мне неприятно это слышать, – возразила Нада. – Я могу только сказать, что секс мужчины и женщины – это когда ящерица хочет спастись в норке, но не может и погибает, от нее остается только кожа, валяющаяся снаружи.

Они замолчали и стали слушать Гришковца.

– Янис выходит из дома и говорит, – читал Гришковец, – не трогайте ящерицу языка, не сжимайте ей хвост своим горлом, иначе ящерица отпустит свой хвост и убежит изо рта, крича «Преступление и наказание» и «Воскресение», поскольку Достоевский и Толстой – две ноги человека, между которыми их ручка, которой они писали по очереди. На этом Янис не замолкает, только покупает пиво и превращает его в водопад, спадающий в желудок, чтобы художники фотографировали его, а люди купались под ним. Янис вкушает теплоту летнего солнца, рубит дрова и вздыхает меж колкой. Говорит: скоро хлеб будут делать из мяса, люди будут укрываться облаками, идущими ливнем и бьющими молниями. Янис залезает на крышу и оттуда вещает, как Заратустра: половина человека – это два человека, и из вагины женщины может вырасти дерево, которое папа Карло срубит и сделает из него Буратино.

– Пойдемте отсюда, – сказала Нада.

– Почему? – удивился Мага.

В этот момент позвонил ему Вик, сказал, что не может приехать, так как тяжел душой, и позвал всех к себе, на улицу Анара. Мага озвучил его предложение, все допили вермут, вызвали такси и помчались. Летели сквозь город, Мага смотрел из окна и видел фильм «Кофе и сигареты», закрывал глаза и лицезрел картины Ван Гога, стихи Маяковского, прозу Булгакова и пьесы Вампилова. Всё было намешано и переплетено, всё боролось друг с другом, и сам город представлял собою сражение всех видов искусств.

– Я вижу музыку, – молвила Нада, – фуги Баха несут Карабах прямо в уши, глаза, обволакивают кожу и создают ощущение моря. Мне хорошо, сонаты просто разрывают меня, как псы, и уносят мое мясо в себя, а скелет мой прыгает от счастья и радуется вечности по имени Карамель, Шоколад, Пряники, Вафли и Торт.

– Город могуч, – продолжил за Наду Мага, – он северно-ледовит, и в нем таится огромная жара, огромная Грузия, силы Чечни, слезы ребенка, которые пьет Достоевский из бутылки, купив сие за 15 копеек в универмаге, где африканцы и азиаты продают вертикаль своего духа, сотканную из молитв.

Через 20 минут они были уже у Вика, купив три бутылки армянского коньяка и плетеный сыр, похожий на дреды, только без головы и тела того рэпера, который их сплел и спел. «Какой вечер, какие значения, которые именуются звездами, рублями, когда солнце – пятак. Но есть ведь еще бумажные деньги, и они тоже звезды, и они дороже и больше, но хватит, пора бухать».

– За бессмертие! – сказала тост Нада.

– Ну, это что? – загрустил и удивился Вик. – Мы все умрем – это ясно.

– Ну вот жизнь – это линия, – промолвила Нада, – ее ведет писатель, раньше она прерывалась, потому что писали пером, потом стали писать ручкой, жизнь стала длинней, а в будущем на экране смартфона или компьютера линия сможет не прерываться вообще.

– Ой, не понимаю я эти параллели, – огрызнулся Вик и выпил коньяк. – Грустно от этого, ну жили веками так, не всегда хорошо, ну войны, голод, болезни, но привычно и хорошо в целом, а сейчас эти телескопы, полеты, таблетки. Не знаю, не знаю даже.

– Ты хочешь умереть? – спросил его Мага.

– Да никто не хочет, – уклонился Вик, – просто смерть – это как Вторая мировая – все дружно встают и идут умирать, все сразу. Ура! – мы сейчас умрем. Это такая экзальтация.

– Ну, вкусно умирать, согласен, – произнес Мага и выпил. – Но не все солдаты умирают, обмотанные своими мертвыми товарищами, как тротилом. И вот они все и поборются за бессмертие.