Небо молчаливое

– Да, – он встал и вытер нос, наклонился, чтобы собрать салфетки и снова шмыгнул. И было это так нелепо и мило, и печально, и… – У тебя тут кулон.

– Что? – Эмма рассеяно мотнула головой.

– Кулон, – повторил Луи, протягивая ей пыльную побрякушку.

– А-а, – протянула Эмма. Стекло приятно холодило пальцы. Только сейчас Эмма поняла насколько ей жарко и неудобно душной каюте. Эмма встала, чтобы прикрыть дверь, оставляя щелочку. Как она будет здесь спать? До смены оставалось часов шесть.

«Проклятье», – заключила Эмма и без особого интереса обратилась к находке.

В круглодонной колбочке перекатывалась сухая полынная веточка, сверху пробка, посаженная на вспузырившийся клей, и колечко под шнурок. Она надевала подвески не часто, по большей части ленилась: застёжки эти сущая пакость, и шнурков у Эммы было два, они вечно путались, точно змеи в клубке, сначала размотай, потом выцепи кучи побрякушек нужную. С кольцами проще. Где-то под майкой болтался серебряный медальончик, привезённый из страны дешёвых отелей, пурпурной жары и эвкалиптового чая. Эмма носила его не снимая, точно волшебный талисман. Ей бы хотелось иметь такой. Хотелось, чтобы кто-то мудрый однажды сказал носить и беречь, потому что в этой серебряной глупости защита высших сил. Хотелось волшебного и особенного. Скорее так носят божьи знаки – золотые солнца и кресты, не побрякушки с туристических рынков и полынные веточки в стекле. Эмма покрутила кулон: целый вроде как, грязный только. Разлука и горечь. Что ж, мне подходит. Вообще-то она любила полынный аромат, его глубину и дурманную резкость, такое вот непопулярное мнение. Эмма погладила кулон, стирая налипшую пыль. Дешевая вещица.

На утро она действительно ни черта не выспалась. Кофе уже хотелось не пить, им хотелось умыться.

Вот почему опять она должна что-то делать? Потому что может? Или ей заняться нечем? Развернуться легче лёгкого и Фету меньше проблем.

– Фет, – она спокойно вошла в его кабинет, закрыла ящик с инструментами, а сверху поставила две чашки. – Надо поговорить. О Луи. Не спорь, мне тоже не хочется. Вот чаю выпей, – она указала тонким пальцем на чашку, едва не макнула. Но Фет не заметил или решил не промолчать? – Много бинта на Людвига ушло?

– Много, – мрачно согласился доктор. – У нас антибиотики закончились и обезболивающе почти все вышло.

– На Южной возьмём. Я подам запрос.

– Уже. Что с Луи?

Эмма вздохнула.

– Он расстроен. – Нет, мягко не получится. Боги, знала бы она ещё как говорить с людьми! – Ты был груб, Фет. Луи обиделся. Эти воспоминания очень дороги ему.

– Это фикция, сама знаешь. Какой к чёрту солнечный мир, он родился вырос на местном блошином рынке. Да, не завидная правда получается.

– А если нет?

– А если да? Добрый солнечный мир позовёт его обратно? И там, я не знаю, его ждёт милый домик среди ёлок и лилий?! В твоём мире, Эмма, есть ёлки?

– Есть. И лилии тоже. И милые дома.

– А воришек там любят?

– Луи исправился.

– Люди не меняются.

– Ох! Конечно!

– Конечно, – упрямо гнул своё Фет. Сил спорить с ним у Эммы не было. Эмма спорить в принципе не любила.– На что этот дурень надеется?

– Он верит.

– В небо? – саркастично вставил доктор. – Небо оно молчаливое. Слушай-не слушай – не заговорит.

Эмма молчала как Фетово небо. Что бы она ни сказала сейчас, сделает только хуже. Боги! Как можно быть таким упёртым и тупоголовым? Таким не эмпатичным? Да, ты прав Фет. Тысячу раз прав, четыре тысячи грёбанных раз! Нечего искать ответов свыше, выше один потолок. Эмма сама в богов не верила и в магию тоже, и благородству сестры, и маминым обещаниям. Хочешь – не делай сама. Но Луи верит и ему больно.

– Нельзя с ним так, – наконец выдавила Эмма.

– Он не ребёнок, – хмыкнул доктор.

– Пей свой чай, остывает.

V

Её чай пах солнцем, так говорила Эмма, так он за ней повторил. Её чах пах жёлтыми первоцветами, медвяной примулой. Когда-то мальчишкой он собирал букеты в лесах. Мама собирала, а он помогал. Отец всё журил их дома, что редкие цветы обдирают, но весь лес, весь-весь был усыпан желтым медовым цветением. А ещё её чай пах лимонным мармеладом, такой он сам себе покупал и ел по дороге домой, и руки о штаны вытирал, и упаковку в дальней мусорник выкидывал, чтобы дома не узнали, не увидели. А потом он вырос и лесу стал бывать только на учениях. На кой чёрт цветы тому, кто на учении? Ему и мармелад не нужен.