Небо на плечах

Черт, а я ведь почти слеп на правый глаз! Пока находился в темноте, не замечал, а теперь вот выползло. Сбоящее зрение мешало и бесило, подсказывая, что это ненормальное для меня состояние. Счет к пленителям увеличился.

Короткая пробежка закончилась у обшарпанной двери. Толчок особым образом (я это знаю?) Бинго! Казавшаяся запертой каморка раскрылась!

Одежда с чужого плеча, выглядевшая под стать месту хранения, была все же лучше, чем ничего. Пошарив по шкафам, собрал еще небольшой узел на первое время. Когда вернется память — неизвестно, а жить как-то надо уже сейчас.

Окно (третий этаж!), задний двор, забор за деревьями…

Побег, так резво начавшийся, все больше походил на черепаший шаг: паузы между рывками становились длиннее, а сами рывки — короче. И это я все еще не покинул территорию!

Как штурмовал ограду — отдельный рассказ. Литая решетка отличалась завидной высотой и заостренными прутьями поверху. Голос внутри шептал, что для меня это не препятствие, но в том-то и дело, что препятствие, да еще какое! Попытки с десятой сумел взгромоздиться на верхнюю перекладину, а вот удержаться не удалось — очнулся на холодной земле уже снаружи.

Кряхтя и постанывая, поднялся, взглядом натыкаясь на стоящую напротив бабу, уже набиравшую воздух для крика. Удушающий захват не удался — старею, видать, руки уже не те.

— Барин, отпусти, это ж я, Анька! — просипела она.

Анька?.. Аня?.. Имя тепло отозвалось где-то у сердца.

Я ее знаю? Ослабил хватку, чтобы почти всем весом навалиться на женщину.

— Барин?.. Ох ты ж, господи! — и она потащила меня куда-то.

Новое пробуждение было не в пример хуже: болело все! Единственное утешение: пальцы нащупали женскую грудь. Впрочем, открыв зрячий левый глаз, чуть было не заорал от ужаса: при всем желании мне столько не выпить! Резко отпрянул от пропитого лица и со всей дури звезданулся затылком о стену.

— Оу!!! — взвыл от дополнительной боли. Искры в глазах, что интересно — в обоих, сменились калейдоскопом картинок, сцен, разговоров, которые лавиной накрыли мой многострадальный мозг.

В третий раз очнулся на той же вонючей лежанке, но хотя бы сам собою.

Да… Кем надо быть, чтобы с риском для жизни смыться из благоустроенного госпиталя и перебраться в бомжатник? На ум приходит только одно определение: эпический кретин!

О лечении пиявками знаю, о лечении пчелами знаю, плавание с дельфинами, говорят, при нервных расстройствах помогает… кошкотерапия еще… А вот обкладывание бомжами — это Егор Васин открыл новое слово в медицине! Господи! Лишь бы не узнал никто! Ржать же весь Питер будет!

Хотя хорошо, что Анька-Буфетчица меня узнала и к себе утащила, в моем прошлом состоянии я запросто мог замерзнуть на улице. Эпический конец! — опять пришло на ум то же определение за неимением других. Выжить после двух боевых коктейлей и сдохнуть в канаве… Вздыхая и кляня себя на разные лады, потащился сдаваться в слабом свете начинающегося дня. Благо общага студентов медакадемии, а значит, и ночлежка Буфетчицы располагались недалеко от госпиталя.

Что можно сказать о следующем дне: если любовь измерять децибелами и нотациями, то я однозначно в ней купался. В стороне не остался даже добродушный Ван, изощренно костеривший меня на китайском.

К моменту когда примчались пилоты, я успел выслушать претензии и от Метлы, и от Вана, и от Нади, и от Коли, и еще от десятка знакомых медиков. Больше всех разорялся офтальмолог, днем ранее закачавший мне какую-то гадость в глаз, из-за которой и надо было несколько часов лежать неподвижно на брюхе.

— Нет, ну это ж надо!.. Браться повторно за ваш глаз сейчас я не рискну, сначала надо старый гель удалить, а это тонкая операция, моей квалификации на нее не хватит, — недовольно завершил он свой осмотр. — Или подождать, пока он сам собой рассосется, это примерно месяц. Как еще один вариант, рекомендую подождать возвращения Новикова и обратиться уже к нему — вам он не откажет, они с Бергеном старые друзья… были. В любом случае сейчас — только покой, нервничать и перенапрягаться вам запрещено категорически!

То же самое напутствие выдал Николай, продиагностировав и ощупав мою обритую налысо голову: трещина в черепе срослась, но перенапрягаться нельзя!

Даже Шаврин — чтоб его! — считавшийся специалистом по аномалиям с источником, дотащившись до моей палаты, повторил их слова, предварительно отругав за беспечность. Только даже одним зрячим левым был заметен предвкушающий огонек в его глазах — я явно стану хитом его диссертации или какой-нибудь научной работы.

Но каждый новый посетитель заставлял меня напрягаться вовсе не от ожидания ругани и поучений — это было нормально, сам бы такого пациента прибил.

Я больше не видел. Совсем.