Небо над бездной

– Да, оракул, – Дзержинский сдвинул белесые брови и постучал пальцами по столешнице, – с ним надо что-то решать. Это вопрос прежде всего к вам, Глеб. Он ваш протеже, вы за него отвечаете. В восемнадцатом он был хорош, когда читал лекции балтийским матросам о Шамбале, древней стране вечного коммунистического рая. Он увлекал их красивыми сказками, и это работало лучше любой политической агитации. Но теперь у нас двадцать второй. Оракул портит кастрюли и строчит доносы.

– А почему надо обязательно что-то решать? – Валя пожал плечами. – Не тратьте на него ваше драгоценное время, верните ему агрегат, не читайте всякой белиберды.

Дзержинский закурил, щурясь от дыма, взглянул на Валю.

– Не читать белиберды? А знаете, Валентин, тут, в этих бумагах, довольно большой процент правды. О вас, например, написано, что вы ни за что, никогда не согласитесь помогать нам. И вы действительно отказались. Ведь так, товарищ Редькин? Отказались?

– Разумеется, потому что это гадость, мерзость, любой порядочный человек на моем месте… – быстро, сквозь зубы, пробормотал Валя, и уши его запылали.

Михаил Владимирович громко закашлялся и под столом наступил ему на ногу. Бокий встал, как бы нечаянно грохнув стулом, и принялся насвистывать «Интернационал». Но Дзержинский все-таки услышал Валю, лицо его окаменело, глаза блеснули, он тихо и вежливо спросил:

– Как прикажете вас понимать, товарищ Редькин? В прошлый раз вы сослались на скверное самочувствие, а теперь вот выясняется, что это ваша принципиальная позиция? То есть наша работа, помощь нам для вас гадость? Мерзость?

– Феликс Эдмундович, позвольте, я объясню, – произнес профессор и еще раз наступил Вале на ногу. – Суть вашей просьбы заключается в том, чтобы Валентин участвовал в допросах подозреваемых, верно?

– Вам это откуда известно?

– Ниоткуда, – профессор пожал плечами, – догадаться несложно. Феликс Эдмундович, пожалуйста, выслушайте меня спокойно, без гнева. У Валентина уникальный дар. Тратить его на допросы все равно что забивать гвозди микроскопом. Во время каждого сеанса гипноза он теряет страшно много сил, он буквально тает, у него язык заплетается, никакой принципиальной позиции нет, Валя очень ослаб, у него расшатаны нервы, вы сами видите.

– Мы обеспечим ему усиленное питание и максимальный бытовой комфорт.

– Это, конечно, замечательно и в любом случае не помешает, но, боюсь, энергию, которую теряет Валя во время сеансов гипноза, компенсировать сливочным маслом невозможно. Да и не получится у него допрашивать. Ваши подозреваемые просто уснут, а заодно и следователи, и охрана.

– Неужели? Прямо вот так все сразу уснут? Вы же не засыпаете за операционным столом, когда Редькин вводит больного в летаргию, а, профессор?

– Я нет. А вот сестры, фельдшеры иногда клюют носами. Но дело даже не в этом. Феликс Эдмундович, вы представьте реальную ситуацию. Человека срочно надо оперировать. Наркоз давать нельзя. Слабое сердце, проблемы с легкими, с кровяным давлением. Единственный способ спасти жизнь – ввести больного в летаргию с помощью гипноза. Гипнотизеров полно, выступают на эстраде, предлагают свои услуги, пригласите их, они помогут допрашивать. Но доверить жизнь можно не каждому. Я бы свою или вот вашу, например, или жизнь Глеба Ивановича доверил бы только Вале Редькину.

Дзержинский скривился.

– Вот, пожалуйста, не надо делать из меня безмозглого дикаря! Я прекрасно знаю, что с Редькиным никто не сравнится, что дар его уникален. Если бы я в этом сомневался, Редькин уже давно был бы арестован. Я не собираюсь превращать его в машину для допросов и, как вы изволили выразиться, забивать гвозди микроскопом. Его помощь нужна в исключительных случаях.

Бокий встал за спиной Дзержинского, склонился к его уху и тихо произнес:

– Феликс, нет смысла.

– Что значит – нет смысла? – Дзержинский резко повернул голову. – Во время операций больные в летаргии говорят? Говорят! Сознание отключается, снимается контроль. Человек выкладывает всю подноготную. Значит, и допросить возможно!

Бокий обошел стол, сел, закурил, быстро взглянул на Валю, на Михаила Владимировича и обратился к Дзержинскому:

– Феликс, признайтесь, вы эту информацию получили от товарища Тюльпанова?

– Ну, допустим.

– И речь шла о случае с Линицким, верно?

– Вы удивительно догадливы, товарищ Бокий.

– У нас с вами служба такая, товарищ Дзержинский, нам без этого нельзя, – Бокий приподнялся, растянул губы в лягушачьей улыбке и шутовски поклонился. – Смекалка, бдительность, горячее сердце и чистые руки. Так? Я ничего не перепутал?

– Перестаньте юродствовать, Глеб, – поморщился Дзержинский, – какая разница, от кого я получил информацию? Она достоверна, я в этом не сомневаюсь.

Бокий вздохнул и покачал головой.

– Феликс, ну как она может быть достоверна, если доктор Тюльпанов на операции не присутствовал? Вместе с остальными был выставлен вон из операционной. Он ничего не видел и не слышал. А фонограф сломался, записи не сохранилось. Он ничего не знает, он врет вам, а вы уши развесили.