Небо над бездной

Конечно, он многое позволял себе с подчиненными. Чем старше становился, чем больше имел денег и власти, тем легче прощал себе безобразные грубые срывы. Ведь и на него орали в годы комсомольской молодости, и его оскорбляли, унижали те, кто был выше по статусу, от кого он, молодой, начинающий, зависел, кому обязан был подчиняться. Все это представлялось ему нормальным, естественным ходом человеческих отношений, и подтверждением нормальности служили законы природы, согласно коим побеждает сильнейший и всегда кто-то кого-то ест. Такова суровая необходимость, так устроен мир вообще и мир большого бизнеса в частности. Ничего не поделаешь. Если не ты, то тебя.

Петр Борисович давно уж научился распознавать людей, угадывать чужие слабости, нащупывать уязвимые места, предвидеть опасность, просчитывать поступки партнеров и ответные ходы конкурентов. Он всегда почти точно знал, кого можно съесть, а кто способен съесть его.

На пути к Вуду-Шамбальским степям, высоко над облаками, в замкнутом пространстве салона самолета у Петра Борисовича открылось новое, очень интересное чутье. Он стал чувствовать незримую, загадочную энергию, исходящую от каждого человека. В нем проснулся нюх на уязвимость. Он обнаружил, что чужие эмоции удивительно разнообразны по запаху, по температуре, по цвету и даже на вкус. Их можно добывать и потреблять, как пищу.

Ему стало казаться, что у него появился новый орган, невидимый, бесплотный. Нечто вроде пучка щупалец с присосками.

Самое мощное и причудливое излучение исходило от Сони. Она сидела достаточно далеко, у кабины. Суета и матерные возгласы Кольта лишь слегка раздражали ее, но не вызывали полноценного эмоционального отклика. Петр Борисович осторожно протянул невидимый щупалец и тут же отдернул, словно обжегшись. Соня оказалась неуязвима. Впрочем, он и не сомневался в этом. Только такое существо могло добыть для него препарат.

Слабенькие излучения исходили от двух стюардесс. Девочки старались угодить Кольту, слегка волновались, и незримые щупальца иногда вытягивали из них радужные сладкие капли живых эмоций.

Три человека, три сотрудника службы безопасности, находились рядом с Кольтом. Савельев был спокоен не только внешне, он вообще не заводился, он оказался непробиваемым. Петр Борисович знал, что Савельев когда-то проходил психологическую спецподготовку. Его учили создавать вокруг себя нечто вроде капсулы энергетической защиты.

У второго телохранителя нервы немного сдавали, однако и он справлялся, тоже создавал капсулу. Кольт физически чувствовал, как отскакивают щупальца от невидимых твердых поверхностей. Вокруг Сони капсула была раскаленная, а вокруг двух телохранителей — ледяные панцири.

Третий, здоровый, внешне спокойный молодец, отставной старший лейтенант ВВС Валера Кожухов заводился, нервничал, потел. Он совсем недавно был принят на службу и никогда прежде не получал столько денег. Он более других старался угодить шефу, боялся разозлить его, потерять работу. Наверное, он тоже проходил спецподготовку, но ничему не научился или все забыл. Страх делал его невероятно уязвимым. По мере того как он слабел, Кольт наполнялся волнами живой, свежей энергии.

Во время посадки Кожухову стало совсем плохо, он позеленел, едва доплелся до туалета. А Петру Борисовичу стало совсем хорошо. Он безмятежно заснул и проснулся, когда самолет был уже на земле. Проснулся свежим, обновленным и не испытывал ни малейшей неловкости из-за того, что орал и матерился во время полета. Он делал то, что нужно и полезно для здоровья.

Кожухов едва не упал, спускаясь с трапа.

— Валера, что с тобой? — спросил Савельев.

— Укачало. Никогда раньше такого не было. Башка раскалывается, ноги не держат, чувствую себя выжатым лимоном.

Петр Борисович выпорхнул легко, как мальчик, весело прищурился на свет прожекторов, пронизанный рябью метели. Полной грудью вдохнул холодный, снежный воздух аэродрома.

Все правильно. Закон природы. Всегда кто-то кого-то ест.

Глава одиннадцатая

Москва — Берлин, поезд, 1922

В модном темно-синем английском костюме из шерстяной фланели Федор был похож на лощеного пошлого купчика, прожигателя отцовских капиталов. Он самому себе категорически не нравился, и мода эта не нравилась. Брюки непомерно широки. Пиджак короток, узок в бедрах, но плечи огромные. Подбитые ватой, они давили, сковывали движения. Особенно раздражали позолоченные запонки с крупными рубинами, малиновый атласный галстук в желтую крапинку. Новые ботинки были маловаты и нестерпимо терли, к тому же казались странно тяжелыми.

— Тебе не придется сразу много ходить, — утешил его Бокий, — прогуливайся по вагонному коридору, разносишь потихоньку.

— Глеб Иванович, разве нельзя какие-нибудь другие ботинки? И запонки эти, может, ну их к лешему?

— Нельзя, Федя. Я же объяснил тебе, все оговорено заранее. Именно по ботинкам, по запонкам, по галстуку, по галстучной булавке тебя должен узнать нужный нам человек. А, вот, кстати, о булавке я забыл! — Бокий вытащил из кармана футлярчик.

Булавка была под стать запонкам. Рубин размером с вишню.