Небо над Дарджилингом

Спустя некоторое время Уинстон, вымытый и свежевыбритый, облачившийся в как будто специально на него сшитый костюм Уильяма, снова почувствовал себя человеком и англичанином. Он устроился в кресле напротив друга, в комнате, до отказа набитой книгами, посудой и разными другими предметами, напоминающими о далекой родине, за столом, заваленным исписанными листками бумаги и папками с засушенными растениями, подлежащими описанию и каталогизации. Это помещение совмещало функции столовой, гостиной и рабочего кабинета, а значит, было втройне родным.

Напрочь забыв о хороших манерах, Уинстон набросился на сэндвичи и сдобные пироги, поглощая одну чашку чая за другой, пока наконец не откинулся в кресле, запихивая в рот последние крошки. Уильям достал кисет и, не сводя с товарища глаз, принялся обстоятельно набивать трубку.

– Ну, давай, – услышал наконец Уинстон сквозь клубы ароматного дыма.

По окончании рассказа Уильям долго еще грыз конец трубки, прежде чем понял, что она выкурена. Только после этого он встал, молча перегнувшись через стол, постучал трубкой по дну пепельницы и начал набивать ее заново. Уинстон обеспокоенно наблюдал за его действиями.

Уильям Джеймсон был на два года моложе его, но, благодаря худощавости и своей неизменной серьезности, казался его ровесником, если не старше. Уильям родился и вырос в Шотландии, в Лейте, в семье ученых. Вытянутое, угловатое лицо обрамляли начинающие редеть темно-русые волосы, а серые глаза будто отражали туманное небо его родины. При этом Уильям имел хорошее чувство юмора. С молодости Уинстон помнил Джеймсона как веселого собутыльника и доброго товарища и очень надеялся, что с тех пор тот не переменился.

Уильям выпустил изо рта голубоватое облачко и пристально посмотрел на гостя.

– Полагаю, ты и сам понимаешь, в какую неприятную историю вляпался.

Уинстон покраснел до кончиков волос, но ничего не ответил.

– Но тебя не разыскивают, по крайней мере на этот счет ты можешь быть спокоен, – продолжал Уильям. – Мне писали твои товарищи по казарме, они обнаружили мои письма среди твоих вещей. Я ничего не знал о тебе. А когда несколькими неделями позже я сам поинтересовался твоей судьбой, мне ответили, что ты числишься в списках без вести пропавших. Итак, они тебя считают мертвым, даже если официальное объявление последует через несколько месяцев или лет.

Уинстон в недоумении округлил глаза. Одно дело – собственными руками сжечь за собой мосты и продолжать жить дальше, другое – перестать существовать официально. Он не планировал возвращаться в армию, но, обнаружив эту последнюю лазейку в прошлую жизнь закрытой, не на шутку разволновался. Итак, его вычеркнут из всех армейских списков, его нехитрый скарб в запечатанном ящике отошлют родным, и те, оплакивая потерю сына и брата, установят на кладбище памятную доску. Он будет причислен к героям, принесшим свои жизни на алтарь служения английской короне – сомнительное преимущество, учитывая сложившиеся обстоятельства. Но надежда на то, что соотечественники поверят тому, что случилось с ним на самом деле, была ничтожной, а дезертирство наказывалось смертью. Таким образом, Уинстон Невилл оказался перед странным выбором: оставаться мертвым на бумаге или быть уничтоженным физически.

Только сейчас он понял, какой жертвы до сих пор ждал от своего бывшего приятеля, и сам удивился своей наивности. Но обратного пути в любом случае не было. Уильям озадаченно смотрел на Невилла, словно давая ему время в полной мере осознать последствия своего поступка.

– Не пойми меня превратно, Уинстон, – сказал наконец Джеймсон. – Я готов предоставить вам приют на несколько дней, пока вы не отдохнете и не наберетесь сил, но потом мы должны будем расстаться, ради нашей же общей безопасности. Сахаранпур кишит британскими военными. Ко мне ходят члены Азиатского общества, интересующиеся моими работами чиновники местного правительства, коллеги-ботаники. Возможно, до поры все будет идти гладко, но риск слишком велик. Считай меня трусом, но мне не хотелось бы быть разбуженным среди ночи группой до зубов вооруженных раджпутов. И потом, помимо всего прочего, я собираюсь жениться. И перспектива жить под одной крышей с солдатом-дезертиром и его туземной любовницей вряд ли покажется моей невесте заманчивой. – Он вздохнул. – Должен ли я тебе говорить, что отношусь к твоему роману скептически.

Уинстон кивнул, подавляя в себе желание расхохотаться. Несколько месяцев назад он и сам думал так же, но все изменила одна ночь в саду Сурья-Махала.

– Не то чтобы я считаю индусов ниже белых или выступаю против смешения рас, – продолжал Уильям. – Я просто называю вещи своими именами. Ты ведь и сам понимаешь, в какое положние ставишь себя и ее. Вы сами, ваши дети и внуки обречены стать изгоями. Ни та, ни другая сторона ни вас, ни их не примет, как бы ни менялось общество. Ты и твоя женщина принадлежите к разным культурам, к разным религиям. Пусть даже это и не причина для внутрисемейных конфликтов.

– Прибереги свою мудрость для воскресной проповеди, – устало перебил приятеля Уинстон.