Небо Одессы, 1941-й

Некоторое время кружим над степью: надо определить, где проходит передний край. Снизившись, обнаруживаем на западных склонах возвышенности шесть вражеских танков, которые ведут интенсивный огонь по цепям наступающих морских пехотинцев.

Делаем разворот. Танки начинают сползать в долину. Две машины на полном ходу пытаются проскочить полосу камышовых зарослей и увязают в болоте. Тут мы и сбрасываем бомбы. Танкисты выскакивают на ходу из танков и попадают под огонь наших пулеметов.

Ищем своих. В конце концов замечаем маленькие черные точки на светло-желтом фоне жнивья. Моряки машут бескозырками, приветствуя летчиков.

На обратном маршруте вторично прошли над Григорьевкой, мысленно посылая поздравления рыбакам по случаю освобождения села от оккупантов.

Значение операции 22 сентября нам стало известно позже. Оказывается, что разгром вражеского аэродрома в Бадене, охрана кораблей и полет на Григорьевку - не отдельные эпизоды, они являлись звеньями одной цепи. Уничтожив группу вражеских самолетов, мы лишили "Юнкерсов" их надежного щита. Вот почему пикировщики, которые ставили целью потопить корабли, летали без прикрытия.

Десант у Григорьевки оказал неоценимую поддержку защитникам города. Враг вынужден был оттянуть свою артиллерию, которая обстреливала порт и предприятия Ленинского района. Одесса с облегчением вздохнула.

Глава XVIII.

Передислокация

Самолеты искусно замаскированы. И все же гарантировать безопасность нельзя. Линия фронта проходит рядом. Ежедневно десятки раз над нами пролетают разведчики, фотографируют местность, высматривают цели. Командиры отправились в эскадрильи, чтобы еще раз проверить надежность маскировки. Надо было углубить капониры, накрыть зеленью свеженасыпанную землю. Настрого запрещено передвижение людей по летному полю среди бела дня... Параллельно ведутся разговоры о передислокации. В штабе собрались комэски, инженеры, комиссары. Обсуждается один вопрос: найти выход из создавшегося положения. Летать практически невозможно, дольше оставаться на этом месте нельзя. Словно в подтверждение звучит сигнал воздушной тревоги. Все покидают помещение. Наблюдатель докладывает: две группы "Юнкерсов-88", высота три тысячи метров, идут на аэродром.

Восемнадцать машин плывут крыло в крыло, будто связанные. По надрывному гулу нетрудно определить: нагружены до отказа. Стоим на бруствере, прикрывая ладонью глаза.

- Ложи-и-и-сь! - кричит кто-то срывающимся голосом.

Поначалу слышится едва уловимый свист. Но вот он нарастает, приближается. Именно звук, словно тяжелый молот, клонит человека к земле. Преодолевая этот первобытный страх, высовываю голову из траншеи и вижу, как от плоскостей отрываются и, кувыркаясь, стремительно падают вниз овальные чушки. И почти тотчас упругая волна властно прижимает меня к стенке, забивает дыхание. Валятся, как подкошенные, деревья, громыхает сорванное с крыш железо, осыпается земля. Взрывы следуют один за другим. Кажется, еще один - и земля расколется на части и погребет тебя, ничтожно малую пылинку в этом хаосе.

Наконец наступает тишина. Выбираюсь из щели наверх, отряхиваюсь. Мир словно остановился в своем движении. Чувствую себя оглушенным и только по белым шапкам разрывов, возникающим в небе, понимаю, что наши зенитки продолжают пальбу. Но выстрелов не слышу.

Постепенно приходим в себя, силимся улыбаться, шутить. Чистимся. Сколько на нас пыли, грязи! Трудно узнать Елохина. Костюм испачкан, новенькие сапоги... Какая жалость!

- Эх, увидела бы меня сейчас жена... - растерянно говорит он, поправляя пилотку.

- Да уж не думал - не гадал, что придется вот так носом землю пахать, смущенно бормочет Алелюхин.

Аггей Александрович долго шарит в карманах брюк и, найдя табак, пытается свернуть "козью ножку". Но у него никак не получается: бумага рвется, табак рассыпается. Он чертыхается себе под нос. И тут нас разбирает смех. Ну и ну, бывали ведь и не в таких переделках, но головы не теряли, а тут... Впрочем, все объяснимо: в небе мы орлы, от противника не прячемся, сами атакуем, а на земле чувствуем себя безоружными и бессильными,

Из щелей выбрались Алелюхин, Шилов, Королев, Сечин... Нет Маланова. Комэск забеспокоился:

- Где Алешка? Разыскать!

А вот и Маланов. Однако вид у него... Костюм, будто корова жевала, Шилов начинает над ним подшучивать, и Алексей огрызается незлобиво:

- Погляди на себя, чучело огородное! Елохин крепко прижал к себе Маланова.

- Цел и невредим, ярославец? А мы уж думали, мил человек, что тебя где-то придавило...

- Да я бессмертный! - басит Маланов. - Хотя... - он наклоняется и поднимает с земли обуглившийся ребристый осколок. - Нд-а-а, такая штука стукнет по башке - и прости-прощай, родная!