Небо Одессы, 1941-й

Удивляться было чему. Фюзеляж разворотило в нескольких местах, тяга руля глубины была настолько повреждена, что держалась в буквальном смысле на волоске, ножное управление полностью вышло из строя.

К машине подошло еще несколько летчиков. Все они ходили вокруг, охая и ахая, разводили руками, а я напряженно ждал, когда же меня спросят о причинах опоздания. Шестаков словно воды в рот набрал, подоспевший Елохин хмурился и сердито сопел. Зато Вася Серогодский, время от времени кидая на меня взгляд, ехидно подмаргивал: ему самому часто доставалось от командира полка за отрыв от группы, и я был в числе активных критиков, а вот теперь оказался на его месте.

Буря разразилась внезапно. Справившись у инженеров, сколько времени потребуется на восстановление машины, Лев Львович, не повышая голоса, обратился ко мне:

- Ну, докладывай, где гулял, казак молодой? - И не дав мне вымолвить и слова в ответ, огорошил:

- Списали мы тебя, Череватенко, со всех видов довольствия. Ты у нас уже не числишься...

Я понимал, что в командире полка говорит горечь и досада, но это уж было слишком сказано.

Между тем Шестаков уже обратился к Кобелькову:

- Как по-твоему, Николай Яковлевич, какая мера наказания полагается тому, кто преднамеренно отрывается от группы?

- Я думаю, что следует все же выслушать виновного, - осторожно заметил инженер.

- Давай, выкладывай, - жестко сказал Шестаков.

Уже окончательно сбитый с толку, я неуверенным голосом отрапортовал:

- В воздушном бою над Сухим Лиманом уничтожил разведчика-корректировщика "Хеншель-126", Самолет взорвался на земле, экипаж погиб...

- Очень вам благодарны, - ядовито произнес командир полка. - Но потрудитесь объяснить, кто вам дал право грубо нарушать дисциплину?

- Товарищ майор! Да ведь я сбил "Хеншеля"! Ведь от него житья не было ни нам, ни воинам Чапаевской... Такой случай подвернулся... И все так удачно сложилось... - закончил я упавшим голосом.

- Это ты молодец! - майор подошел ко мне и положил руку на плечо. - Но должны же вы, черти полосатые, понять, что и у Шестакова сердце не бычье, а обыкновенное, как у всех, и что оно может болеть и страдать... - он смутился, боясь показаться сентиментальным. Помолчав, подозвал Серегина. Тот все это время, пока меня распекали, стоял поодаль.

- Ты прикрывал старшего лейтенанта? - спросил Шестаков.

- Я, товарищ майор!

- Ну вот сам посуди, правильно ли ты поступил? Уж раз твой ведущий ввязался в драку, не смеешь его оставлять, - Шестаков хмурился все больше. А ты, выходит, бросил товарища на произвол судьбы. Да ведь это не по уставу.

Серегин вспыхнул:

- Я во время боя потерял старшего лейтенанта из виду, - оправдывался он. - А когда построились и стали уходить, не имел права оставлять группу. Ведь это тоже не по уставу, - упрямо закончил Серегин.

- Да он не виноват, товарищ майор! - вмешался я. - Пожалуй, в данном случае даже лучше, что ушел. Зенитки просто бесились, мог пострадать, а так цел остался, и я живой...

- Помолчи, защитник! - Шестаков опять завелся. - Умники какие нашлись! Уж и не знаю тогда, кто из вас виноват. Один прав, что оторвался, второй прав, что не прикрыл... Ну просто герои!

Однако чувствовалось, что запал его уже прошел, суровый тон смягчился, хотя он и продолжал ворчать. Шестаков, что называется, отвел душу, пропесочив нас с Серегиным, а так как злополучный "Хеншель" был все-таки сбит, и это в какой-то мере смягчило мою вину, майор окончательно успокоился. "Герой там я или не герой, - думалось мне, - но и сурового наказания не заслуживаю, конечно..."

Чувствуя, что гроза миновала, я с облегчением вздохнул и опустился на сухую траву поодаль от покореженного самолета. Шестаков, Серегин и Шаньков сели рядом. Я полез в карман за портсигаром: от пережитых волнений страсть как хотелось курить. Карман был разодран, но я сразу не обратил на это внимания, на мне вся одежда была не в лучшем состоянии после этой передряги, бой был по всем правилам: и жарко и парко. Вытащив портсигар, я на минуту опешил и стал торопливо засовывать его обратно: на крышке была вмятина от осколка. Шестаков, заметив мою растерянность, перехватил портсигар. Повертев его в руках, сказал доктору:

- Да он чудом уцелел! Вот, полюбуйтесь...

- Без сомнения, это след осколочного удара. Давай-ка, голубчик, я тебя осмотрю, - засуетился доктор. - Не может быть, чтобы тебя в этой переделке не ранило.

Меня действительно ранило в этом бою, но я хотел скрыть, как мне казалось, легкое ранение. Отлеживаться в санитарной части с таким пустяком мне не улыбалось, и я небрежно, чтобы не бросалось в глаза, зажал платком рваную рану на ладони. Теперь обман открылся, и я боялся поднять на командира глаза: он таких штучек терпеть не мог. Шестаков и вправду, поднявшись с земли, сказал, досадливо морщась:

- Видно, Алексей, не обойтись тебе без наказания... Вот прикажу доктору запереть тебя в изолятор на неделю, тогда, может быть, поумнеешь... Серегин, проводи Череватенко, чтобы не сбежал по дороге, - ухмыльнулся майор напоследок.

Шаньков тем временем промыл и забинтовал руку, сказав назидательно: