Небо помнить будет (СИ)

Шли дни. Паника, охватывающая Париж все предыдущую неделю, стала сменяться принятием ситуации и нервным обдумыванием плана поведения в случаях самого неблагоприятного развития событий. Банки стали пустеть: вкладчики снимали все свои сбережения, чтобы держать их при себе — так надежнее, вдруг еще экономика сильнее обвалится? На рынках продолжали скупать продукты первой необходимости: все делали запасы на «черный день». С вокзала каждодневно, несколько раз на дню, отправляли поезда с мобилизованными и добровольцами. Констан даже после окончания войны еще долгое время пытался забыть, стереть из памяти эти тяжелые эпизоды. Но они всё всплывали вновь. Тысячи горожан, которые даже не были родственниками и никогда не знали тех, кто отправляется в вагонах на битву с врагом, стояли на перроне и махали отъезжающему составу. Играли марш. Все плакали, кричали, молились, благословляли, последний раз касались рук друг друга, последний раз передавали завернутый в платок хлеб или протягивали крестик, бежали за вагоном. Сколько слез матерей, дочерей, жен и сестер проливалось в такие дни, сколько горестных женских и детских стенаний вынесли стены городского вокзала за эти месяцы.

Дюмель еще продолжал слышать свистки и гул паровоза, увезшего вчера вечером очередных мобилизованных и добровольцев, что далеко не сразу распознал зовущий его звонкий мальчишеский голос, приближающийся со спины. Констан остановился, помотал головой и обернулся. К нему — да, именно к нему, во все глаза глядя на него — бежал худенький мальчишка лет десяти, тяжело и шумно дыша, размахивая зажатым в ладони листом бумаги. Дюмель только что вышел за ограду за пределы парка и шел к метро, чтобы успеть на вечерние лекции, но теперь стоял и внимательно смотрел на мальчика, который был рад, что его заметили, и ускорился.

— Мсье! Мсье… Вам — письмо! — выпалил запыхавшийся мальчик, протягивая Констану клочок бумаги, маленькую записку, и согнулся, восстанавливая дыхание после долгого бега.

Дюмель удивленно принял из его маленькой ладони смятый лист и развернул. Сердце в волнении участило свой бег и едва не выпрыгнуло из груди, а враз ослабшие ноги подкосились. Это был почерк Бруно.

«Как можно скорее приходи на мансарду. Твой Б.»

* * *

Взлетая через три ступеньки вверх, запыхавшийся Дюмель, игнорируя удивленный возглас Клавье, уже через пять секунд был на площадке перед мансардой. Резко толкнув дверь в комнатку, Констан влетел в маленькое помещение… и не увидел никого.

Он опоздал?

За круглым открытым окном день клонился к закату, небо покрывалось сумеречным туманом, были слышны щебетания птах. Матрас с заправленной простыней с въевшимися бледными пятнами лежал на кровати. Оба стула прислонены обломанными спинками к стене. В дальнем углу под окном одиноко стояла печка.

Неужели он не успел?..

Тут позади него дверь скрипнула и захлопнулась. Дюмель резко обернулся.

К нему на середину комнаты вышел прятавшийся за дверью Лексен. Но его вид отпугнул Дюмеля.

— Бруно, что… что… происходит… — Констан не знал, как выразить враз смешавшиеся в нем чувства. Перед ним стоял Лексен, одетый в куртку французской освободительной армии, правда, без оружия и вещмешка.

— Я отбываю на фронт через час. И пришел проститься, — без предисловий произнес Лексен, сглотнув.

— О, нет, нет, Лексен! Пьер! — Голос Дюмеля жалобно дрогнул. Он разжал пальцы, бросив саквояж на пол, и, подойдя к Бруно, заключил его в крепкие объятья. — Нет… Нет, нет, мой мальчик. Нет! — Констан, прижимаясь к Бруно, посмотрел на него и, обхватив лицо ладонями, целовал Лексена в лоб, веки, нос, щеки и губы. — Лексен, нет!

— Да! Я всё решил. Этой мой выбор. Вся моя жизнь, жизнь любого — выбор, — быстро произносил Бруно, опустив голову и сжав руки Дюмеля.

— Ты не можешь оставить меня! Меня и свою мать! — почти вскричал Дюмель.

— Я не могу оставить Францию! А вы — часть Франции, вы — моя семья! И я попру всю фашистскую дрянь и защищу вас, чтобы мы могли жить свободно и спокойно! — воскликнул Лексен. — Я добровольно иду на фронт и добровольно принимаю всё то, что может поджидать меня в будущем…

Дюмель сделал короткий вдох и опустил голову на плечо Бруно. Он понял, что ему не удастся его переубедить, хотя бы потому, что у него не было сил: это известие было как гром средь ясного неба. Он ожидал всё, что угодно, любую выходку Бруно, кроме этой. Из глаз Констана по щеке скатилась слеза и упала на куртку Лексена, оставив крохотное мокрое темное пятнышко.

— Нет, нет, Лексен… — Дюмель, отказываясь верить в происходящее, всхлипывал и без сил колотил Бруно слабыми кулаками по спине, уткнувшись ему лицом в плечо.

— Констан, я не забуду тебя. Я знаю, ты будешь моим ангелом, ты будешь меня охранять. — Лексен опустил свои ладони на талию Дюмеля и обстрелял мелкими поцелуями его лицо.

— Лексен… Пьер… Лексен… — Почти беззвучно произносил в перерывах между короткими вздохами Дюмель. Его сознание уплывало куда-то далеко.