Небо помнить будет (СИ)

Бруно приник к его губам и почувствовал соленый вкус: по лицу струились слезы, подтолкнул Констана вперед. Тот упал спиной на кровать, всё еще продолжая произносить имя Лексена. Быстрыми движениями Бруно, упав на колени перед Дюмелем, задрал полы его сутаны, запустил под нее руки и расстегнул Констану брюки. Констан задышал тяжелее от давившего на него груза страшной новости, стягивающего его грудь, мотая головой, а через секунду невольно изогнулся: Бруно спустил с него брюки и жарко благодарил за многие недели, проведенные вместе, награждал его за терпение, которое ему придется испытать, волнуясь о его судьбе.

Дюмель чувствовал его уверенные быстрые поцелуи, умелые движения языка и горячее, обжигающее дыхание. Он плакал и восторгался своим Бруно одновременно. Он лежал, отдавшись его последним ласкам забытого мирного времени, запрокинув голову и раскинув в сторону руки.

Он был распят им. Его любовью. Его верностью. Ее преданностью.

Дюмель вздохнул, а Бруно, расстегнув свои брюки и спустив их, навис над Констаном и сжал запястья его раскинутых рук, слившись с его похолодевшим от страха и тревоги телом своим, пылающим сердечным огнем. Оба прерывисто дышали, глядя друг другу в глаза, каждый думал о своем — и словно об одном и том же.

Когда обоих окутало удовольствие, Бруно опустил голову, не шевелясь несколько мгновений, а затем отпустил руки Дюмеля и распрямился. Он хотел одеться, но Констан сел на кровати и приник к нему, обняв за голые бедра и ткнувшись головой в живот. Он снова готов был расплакаться.

— Лексен… Прошу…

— Мы это обсудили. Теперь ты мне уже не поможешь — в первый и последний раз в моей жизни, — глухо произнес Бруно, глядя сверху на макушку Дюмеля.

Вдруг Констан резко отпрянул от него, сдернул колоратку, расстегнул пару верхних пуговиц сутаны, завел за шею руки, а через секунду извлек из-под воротника простой серебряный крестик на светлой цепочке.

— Наклонись, — велел он Лексену дрогнувшим голосом. Тот послушно склонил голову, и Дюмель застегнул на нем цепочку, заправив крестик за воротник униформы.

— Да защитит тебя Господь и сбережет от всех напастей, — прошептал Констан, сидя на кровати и положив руку на волосы Бруно. Глаза сильно увлажнились, взгляд был дрожащим, размытым. Когда он убрал руку, а Лексен поднял голову, то увидел, что в его глазах скопились слезы. Бруно поспешно отвернулся и засобирался, натягивая брюки. За ним последовал Констан.

— Я люблю тебя. Прощай, — оправив ремень, Бруно обнял Дюмеля и последний раз поцеловал, вложив в поцелуй всю боль расставания. Констан последний раз ощутил вкус его губ.

Через мгновение дверь в комнатку захлопнулась. Дюмель остался один.

— Прощай… — прошептал он в пустоту.

Часть II

Глава 8

Крохотная церковь, единственная на всю коммуну, существовала на этой земле с конца позапрошлого века. В нее стремились жители со всех окраин Обервилье. В праздники здесь всегда собиралось много народа: яблоку негде упасть. Камерный хор служителей сливался с негромкими, но ровными голосами прихожан — их просьбы исходили из души и сердца, превращаясь в стройные песнопения верующих, обращающихся к Христу. Казалось, что пели сами небеса — ангелы спускались с высоких и недоступных, пронзительно-белоснежных перин и вкладывали в грудь каждого, кто был в церкви — прихожанина, певца из хора, священников — нескончаемую любовь к Богу, и люди воздавали Ему хвалу.

Такого было первое впечатление Дюмеля, когда он впервые вошел в церковь еще совсем маленьким мальчиком и попал на первую в его жизни службу. Но что это был за праздник, Констан уже не помнил. Он спокойно, без капризов выстоял все положенное время служения и совершения таинств, с неподдельным интересом оглядываясь вокруг и в волнении перебирая руку матери. Он почувствовал и ощутил, что в церкви хорошо так же, как и дома с родителями: здесь тепло, светло, никто не зол, все радостны и когда счастливы — поют. Только неотступно следует за тобой взгляд самого главного христианского святого — самого́ Иисуса. Дома его образ висел над кроватью в родительской комнате, но тут он был всюду, наблюдал за каждым твоим шагом. Фрески и витражи, распятие в руках священника и такой же большой мученический образ над алтарем — отовсюду на тебя смотрел сам Бог.