Небо принадлежит нам

Вдруг она остановилась, как будто увидела едущую навстречу машину, – но дорога была пуста.

– А что, если нам… – начала она и осеклась.

– Ты о чем?

– Что, если нам завести детей?

– Ты пьяна, да?

– Совсем чуть-чуть.

– Завести детей? – переспросил я.

Об этом мы никогда особо не говорили. Нас вполне устраивал наш бездетный мирок: карьера Анны, марафоны «Звездных войн», фестивали еды по выходным; в хорошую погоду мы катались на лодке, в плохую – ходили по музеям, а неторопливые вечера проводили в пабах – именно так мы и представляли себе жизнь в Лондоне. А перспектива завести детей была такой бесконечно далекой, что казалась не более правдоподобной, чем, скажем, наш переезд в Перу.

Я часто наблюдал за тем, как Анна ведет себя с детьми. Она не приходила в восторг от малышей и не сюсюкалась с ними, как другие женщины. Однажды кто-то из друзей дал ей подержать свое недавно родившееся чадо, и Анна так неуклюже его качала, что нам даже стало страшновато, как бы она его не уронила; а вернув младенца матери, украдкой вытерла руки, испачканные его слюной, о джинсы.

– Да, завести детей, – повторила Анна, нервно покусывая губу. – Сегодня за обедом я думала о том, как чудесно мы проводим Рождество у твоего отца, как хорошо и уютно нам втроем. Вот такой должна быть настоящая семья. И я хочу, чтобы и у меня она была – моя собственная, только моя.

Я притянул ее к себе и поцеловал в макушку. Любить Анну было все равно что владеть одному лишь тебе известной тайной – тайной, которую ты никогда и никому не выдашь. Потому что я был единственным во всем мире, кого она впустила в свое сердце. Некоторое время мы простояли, тихонько покачиваясь, на обочине дороги, залитой лунным светом.

Думаю, этой ночью мы и зачали – а может, на следующее утро, пока ее родители были в церкви. Через пару недель Анна попросила меня зайти к ней. Она сидела на краю ванны и, поднеся к глазам тест на беременность и поворачивая его под разным углом на свету, изучала проступившую на нем ярко-голубую полоску. Я прочел инструкцию: эта толстая голубая полоска могла означать лишь одно.

– Поверить не могу.

– Да, я тоже, – сказала Анна. – Только давай пока не слишком радоваться. Мы ведь еще не знаем наверняка.

Увидев, как расстроили меня ее слова, она коснулась моей руки и сказала:

– Но у этой фирмы самый высокий процент по достоверности результатов, я проверяла.

Я ничего не ответил. Анна обвила меня руками и уткнулась носом мне в шею:

– Я просто не хочу праздновать раньше времени, понимаешь?

– Понимаю, – ответил я.

Мы стояли и смотрели на эту голубую полоску, которая на наших глазах становилась все ярче и ярче, не оставляя никаких сомнений.

Дердл-Дор

и вовсе это не вода сделала, сказал ты. это бэтмен пробил гору своими бэтарангами и бластером. мы смотрели на скалу, выступающую в море, и на резиновую лодку с ребятишками, плывущую через арку. и ты вдруг сорвался с места и начал бегать и скакать по траве, петляя между кроличьими норами и вопя во весь голос. я бросился тебя ловить, и мы хохотали до слез, и все бежали и бежали, а за нами мчался вихрь из разноцветных листьев.

3

Голубая полоска. И больше ничего. Помню, как внезапно замолчал врач. Я еще подумал, что, наверное, аппарат завис, вот этот серо-белый шарик на мониторе и не движется. Анна затаила дыхание, вглядываясь в затемнения на экране, висевшем над ней, пытаясь вникнуть в их смысл.

– Хм, боюсь, на данный момент я не улавливаю сердцебиения, – сказал врач, водя датчиком УЗИ по животу Анны. В прошлый раз мы наблюдали электронную пульсацию, дрожание на фоне чего-то белого, а сейчас не было ничего.

Анна пыталась вычислить размеры плода. «Он подрос? – спросил я. „Это восьминедельный эмбрион“», – ответил врач, хотя Анна была уже на одиннадцатой неделе. «Значит, он слишком маленький», – решил я. Может, он плохо набирает вес? Тогда для меня все это было загадкой.

Но не для Анны. Не сказав ни слова, она вытерла живот бумажным полотенцем и села на край кровати, вцепившись взглядом в монитор на стене.

Второй выкидыш случился на тринадцатой неделе.

– Мне очень жаль, – сказал врач, – но мы не видим роста, характерного для данного срока.

Это было уже не просто скопление клеток в виде яйца, а крошечное, почти человеческое тельце с намеком на ручки и ножки. У него было сердце, был рот. Даже веки. Ребенок, которого предстояло извлечь из Анны, поместился бы на взрослой ладони. Хотя мы так и не узнали пол, позже Анна призналась мне, что дала ему имя Люси.