Небо принадлежит нам

Если бы не Скотт, у нас бы ничего не вышло. Когда я позвонил, чтобы заказать билеты на Лондонский глаз, выяснилось, что в Рождество аттракцион закрыт, а на следующий день все билеты уже раскуплены. Я объяснил оператору, что Джек тяжело болен, умолял ее переговорить с менеджером, что она и сделала, однако это ни к чему не привело. «Мне очень жаль, но мы ничем не можем вам помочь», – сказала она.

И тогда я позвонил Скотту. В последнее время мы общались всего пару раз, и то – только по СМС. Еще было письмо от него, когда я уехал в Прагу, но на этом все. «Я с тобой, приятель, – постоянно говорил он, – если я могу что-то для тебя сделать – ты только дай знать». И я дал ему знать.

«Помнишь, ты хвастался, что знаешь всех СЕО в округе, Скотт? – спросил я его. – Если так, прошу, помоги, потому что времени у нас почти не осталось».

Не прошло и часа, как он перезвонил: «Второй день Рождества, самое популярное время – на закате, – и вся кабина полностью в нашем распоряжении».

– Хочешь, переместимся на другую сторону, посмотрим, что там? – спросила Анна.

– Давай, – машинально ответил Джек, неистово щелкая кнопкой фотоаппарата, словно папарацци, выследивший наконец неуловимую знаменитость.

Мы знали, что он скоро уйдет. Его речь изменилась: теперь он часто забывал слова и повторял одно и то же. Он был уже так слаб, что не мог долго стоять на ногах, и на прогулки нам приходилось брать с собой инвалидное кресло. Его движения стали заторможенными и неуверенными, как нас и предупреждали врачи: он ходил, подносил ложку ко рту, жевал, словно в замедленной съемке.

– Джек, смотри, Биг-Бен, – сказала Анна, когда мы поднялись еще выше, и мы с Джеком обернулись. Внизу светился Вестминстерский дворец, а в воздухе над ним призрачно белели четыре огромных циферблата часовой башни. Джек крутился из стороны в сторону, фотографируя все, что видит, то приближая, то отдаляя кадр, держа камеру то вертикально, то горизонтально.

«Попытайтесь накопить побольше воспоминаний», – посоветовали нам на форуме. Но какой в этом смысл? Это будут лишь наши воспоминания, наши с Анной, но не Джека.

Мы достигли высшей точки, откуда были видны Кэнэри-Уорф, стеклянная пирамида «Шарда», купол собора Святого Павла.

Джек положил камеру на колени:

– Тут очень высоко, да, пап?

Я уже давно не слышал, чтобы его слова звучали так четко и осмысленно.

– Это точно. Тебе нравится?

Джек кивнул и улыбнулся:

– А когда я выздоровею, мы будем снова забираться на высокие дома?

– Обязательно!

– И на Эйфелеву башню заберемся?

– Да, – ответил я, обнимая его.

– И на тот небоскреб в Умпа-Лумпе?

Анна тихонько рассмеялась и положила руку ему на плечо:

– В Куала-Лумпур, зайчик. И на него тоже.

– Хорошо. Куала-Лумпур, – повторил Джек, глядя на Темзу. – И в Дубай надо поехать, пап, там ведь тоже есть небоскреб – вообще самый большой в мире!

Я еле сдерживался, чтобы не дать волю душившим меня слезам.

– Мы на все небоскребы заберемся, Джек. На все до единого, – хрипло пообещал я.

– Наверху так круто, пап, вот ты идешь, идешь и проходишь даже облака, и там так высоко, что ты будто бы летишь на самолете, а если еще выше забраться, то можно увидеть космические корабли, и солнце, и все звезды…

Едва он закончил, как в кабине внезапно стало светло, словно от вспышки далекого взрыва, – это были последние лучи солнца, его прощальный подарок. Мы сидели на корточках, обняв Джека за плечи и прислушиваясь к поскрипыванию ползущей кабины, и наблюдали за угасающим закатом. И вдруг, не говоря ни слова, Джек вытолкнул себя из кресла и медленно выпрямился. Покачиваясь, он ухватился за поручень и, восстановив равновесие, снова начал фотографировать. Мутноватые огни на фоне красного бархата неба. Сияющие вершины курчавых гор из облаков. Он хотел убедиться, что ничего не упустил.

Мы решили, что Эшборн-хаус вполне достоин того, чтобы стать последним пристанищем для нашего сына. Выбирали мы его точно так же, как когда-то школу: читали рекламные брошюры, ходили на День открытых дверей, обсуждали достоинства местного персонала, размеры игровой комнаты и варианты питания.

Это заведение, построенное еще в Викторианскую эпоху, не производило гнетущего впечатления, как раз наоборот. Стены были сложены из рыжеватого кирпича; сады приятно поражали своей ухоженностью и обилием цветов; коридоры, светлые и просторные – по ним спокойно могли проехать несколько кресел-каталок в ряд, – были увешаны рисунками постояльцев. В комнате стояли две кровати, разделенные передвижной перегородкой, и мы снова спали все вместе – как много лет назад, когда Джек только что родился.

Опухоль добралась до важных центров мозга, и Джек становился все более отрешенным, он почти не выражал эмоций и с трудом осознавал происходящее. Химиотерапия закончилась, и его волосы снова вились непослушными завитками. Он смотрел диким, затравленным взглядом, которого попросту не может, не должно быть у ребенка.