Небо принадлежит нам

«Ваш Джек – он всегда, всегда улыбался».

Вранье. Они ровным счетом ничего не знали о Джеке. Джек был скуп на улыбки, он их берег для особенных случаев, словно считал расточительством улыбаться без важной на то причины.

Джека похоронили, потому что сама мысль о кремации казалась нам невыносимой. Кремация – это ритуал для стариков, но никак не для детей. К тому же Джек панически боялся огня. Когда он был совсем маленьким, мы объяснили ему, как опасно приближаться к включенной газовой плите, и он послушно обходил ее стороной. В его детской висел датчик дыма, и Джек любил смотреть на поблескивающую на нем красную лампочку – это его успокаивало.

Я наблюдал за тем, как его гробик опускается в яму, как на крышку летят комья земли, и думал лишь о том, что внутри этой деревянной коробки, в пижаме с Человеком-пауком, лежит Джек, вместе с Маленьким Мишуткой, фонариком и карточками с покемонами. Маленький гроб – это страшное зрелище. Таких гробов просто не должно быть.

Когда мы ехали домой, Анна сказала, что нам прислали чудесные открытки. Я рассеянно просмотрел некоторые из них – сложенные вдвое листочки бумаги, купленные за фунт двадцать в универмаге; розовые, нежно-голубые, лиловые – цветов старушечьей шали. Люди называли Джека бойцом, воином. Райским ангелочком. Святым. Писали, что он тронул их сердца.

Да для всех них смерть Джека была не более чем поводом для новой серии глубокомысленных постов на «Фейсбуке». «Обнимите своих детей перед сном, – говорилось в них. – Проведите несколько лишних минут у их кроваток». И – фотографии Джека. Нашего Джека.

«В такие моменты, – не унимались они, – начинаешь ценить жизнь, дорожить тем, что у тебя есть». Жестокий, бездумный бред. Их-то дети очень даже живы. Своих детей они могут сегодня обнять перед сном, вдохнуть запах их волос, а завтра утром – услышать в детской их голоса. «Бедняжка Джек, – писали они, – ему хорошо там, где он сейчас». Полная чушь. Хорошо ему было бы здесь, с нами. Он не воин и не ангел, и он не смотрит на нас с небес. Джек стойко переносил свою болезнь и даже ни разу не пожаловался. Я еще никогда не видел столько мужества у ребенка.

В доме собралось человек двадцать-тридцать, включая друзей и нескольких детей постарше Джека. Анна приготовила кое-что из кушаний, которые обожал Джек. Еще был торт и какие-то закуски, принесенные кем-то из гостей. На экране телевизора сменяли друг друга фотографии Джека.

Под вечер ветер усилился и пошел дождь. После того как взрослые написали на шарах пожелания Джеку, а дети свои разрисовали, мы вышли в сад и на счет «три» выпустили шарики на свободу. На своем шаре я написал черным маркером: «Джек, мы никогда тебя не забудем. С любовью, папа».

Слова банальные и даже черствые, но это был мой протест. С какой стати мне указывают, как я должен почтить память своего сына? Что написала Анна, я не знал и не хотел знать.

Она стояла рядом, но мы не касались друг друга. Кто-то другой, не я накинул ей на плечи пальто. Шарики не очень-то рвались в небеса. Несколько штук, едва поднявшись в воздух, тут же приземлились, и теперь ветер гонял их по траве. Некоторые унесло под крышу гаража, и там они и застряли. А один из них запутался в кроне яблони и лопнул. Я не смог сдержать улыбки – вот это Джеку бы точно понравилось.

Мне нравилось думать, что Джек умер вовсе не так.

В Греции мы с ним часто гуляли после обеда. Спускались к морю по неприметной тропинке, которая петляла среди высокой травы, словно ручеек. Она приводила нас на второй пляж – тот, где было много лодок и стояла лавочка торговца рыбой, который всегда смешил Джека.

Однажды, во время прогулки по пустынной набережной, мы спрятались от палящего зноя под одиноким раскидистым деревом. Отдыхали и пили воду из пластиковой бутылочки. Джека начало клонить в сон, и он положил голову мне на плечо.

Мы долго сидели, прислушиваясь к пению цикад и механическим звукам, доносившимся с какой-то далекой яхты. В воздухе кружили новые для нас запахи: цветущего жасмина и нагретой на солнце пыли, аромат жарящегося на костре ягненка. Вскоре сон окончательно сморил Джека. Он сомкнул веки, и его голова мягко соскользнула с моего плеча мне на грудь. Вот как я представлял себе его смерть. Спокойный, сладкий сон под нежные поцелуи ветра и тихий шелест прибрежных волн.

19

Одинокий мужчина, ошивающийся вокруг детской площадки, – зрелище подозрительное, поэтому я тщательно выбирал места для наблюдения: скамейка, наполовину скрытая деревьями; зона отдыха напротив детского городка в Кэмдене, куда в обеденный перерыв стекаются работники офисов.

Но больше всего я любил игровую площадку на Парламентском холме, и не только потому, что мы часто ходили туда с Джеком. Просто там было кафе, и я мог часами сидеть за столиком, не боясь, что на меня начнут косо поглядывать. Анна вернулась на работу, а я занимался лишь тем, что убивал время. Компания предложила ей взять отпуск по семейным обстоятельствам, но она отказалась – сказала, что работа поможет ей отвлечься.