Небо принадлежит нам

Еще подростком я уяснил одну истину: близость не терпит суеты. Продвигайся к цели осторожно, миллиметровыми шажками, и будь готов к тому, что в любой момент можешь совершить ошибку и остаться ни с чем. Однако с Анной все вышло наоборот. Она оказалась ненасытной и раскованной, что никак не вязалось с ее образом благопристойной тихони. Она жаждала лишь удовольствия, и мне, тогда еще плохо знающему женщин, это показалось любопытным: я думал, что так самозабвенно предаваться сексу свойственно только мужчинам. Отгородившись от мира наспех задернутыми шторами, мы наслаждались друг другом до самого рассвета, пока наконец, взмокшие и вымотанные, не провалились в сон.

В зале пахло резиной и потом. Я ждал Анну. В спортивной одежде – футболке с эмблемой «Вест-Хэма» и шортах «Умбро» – мне было слегка не по себе, но очень уж не хотелось, чтобы Анна считала, будто я только и делаю, что целыми днями торчу у монитора. Поэтому я и согласился на партию в сквош: Анна говорила, что пару раз играла в него в школе.

Примерно вечность спустя она появилась: в широких мужских шортах и белой блузке – ни дать ни взять звезда большого тенниса из 20-х.

– Ну что опять не так? – вскинулась она.

– Ты о чем? – Я изо всех сил старался не рассмеяться.

– Можно подумать, ты одет по стандарту. Тут тебе не футбольное поле, между прочим.

– Да я вообще молчу, – запротестовал я, улыбаясь и отводя взгляд.

– Тогда, может, начнем? – предложила она, обеими руками вцепившись в ракетку.

Мы начали потихоньку разогреваться. Анна неистово размахивала руками, практически не попадая по мячу. Даже подавать у нее толком не получалось.

– В очках мне было бы проще, – заявила она, снова отправив мяч в потолок.

Мы помучились еще некоторое время, но перейти от этого безобразия к нормальной игре нам так и не удалось.

– Ну хорошо. Я соврала, – призналась наконец Анна, после того как в очередной раз упустила мяч.

– Соврала?

– Я никогда не играла в сквош.

– Да ты что? – Я чуть было не поперхнулся от смеха.

– Лола мне сказала, что сквош простой, любой дурак может освоить. Видимо, не любой.

Жаль, я ее тогда не сфотографировал. Она была безумно хороша: ее ноги в темных фланелевых шортах казались еще бледнее, на щеках с ямочками выступил румянец.

– А ты правда до этого всего несколько раз играл? – спросила Анна.

– Раза три-четыре, еще в школе дело было.

Она замолчала, прикусив губу.

– Честно говоря, я спорт терпеть не могу.

– А мне казалось, ты хочешь поиграть, – удивился я, обнимая ее за плечи.

– Нет, я думала, это ты хочешь, – ответила она, тихонько постукивая ракеткой по ноге. – Я боялась, что ты решишь, будто я веду малоподвижный образ жизни.

Я непроизвольно улыбнулся. «Малоподвижный образ жизни» – ну кому еще придет в голову такое сказать? Вяло покидав мяч еще минут пять, мы наконец плюнули на сквош и вышли из зала на улицу.

Солнце палило нещадно. Мы взобрались на невысокую стену, с которой открывался вид на огороженную хоккейную площадку. Там бегали дети – малыши и несколько подростков, – очевидно, это было что-то наподобие спортивного лагеря.

Мы оба решили, что на лето останемся в Кембридже, а жить будем на остатки наших кредитов на учебу. Анна сказала, что хочет узнать, каково это – побыть в Кембридже туристом, а не студентом. Раньше она не могла позволить себе такую роскошь – приходилось денно и нощно трудиться, чтобы в итоге получить диплом с отличием первой степени. Поэтому мы плавали на лодке, гуляли вокруг колледжей, днем бродили по музею Фитцвильяма, а по утрам отправлялись в ботанический сад. Но большую часть времени мы просто не вылезали из постели.

Понемногу все наши друзья разъехались: кто-то, вскинув на плечи рюкзак, рискнул отправиться в пеший тур по Австралии, кто-то вознамерился исколесить в фургоне Южную Америку. Мне было горько сознавать, что я, оставаясь здесь, упускаю что-то важное, и все-таки мы с Анной сошлись на том, что путешествия не для нас: разве затем мы поступали в Кембридж, чтобы потом, «в поисках себя», очутиться где-нибудь в Андах, пустив псу под хвост все, чего добились за эти годы.

Хотя, говоря по правде, нам просто не хотелось расставаться. Мы были неразлучны, как два влюбленных подростка, которые, к восторгу друзей и отчаянию родителей, неумолимо приближаются к пропасти сладостного грехопадения. Мы пробовали ночевать каждый в своей комнате, но, промаявшись самое большее час, снова бежали друг к другу. В одной из ранних песен «Блёр» есть такая строчка: «мы рухнули в любовь». Так вот, мы оба рухнули в любовь, нырнули в нее с головой.

Окружающие считали Анну замкнутой и равнодушной, но я видел ее другой. В один из вечеров она, без каких-либо намеков с моей стороны, выложила как на духу подробности своей жизни в Кении с родителями-миссионерами. В своей обычной манере, тщательно подбирая слова, она рассказала о том, как отец ударился во все тяжкие и отдалился от церкви, а мать, осуждавшая его за это, направляла всю свою любовь на добрые деяния.

Воздух раскалялся все сильнее. Мы сидели на стене, прихлебывая воду из термоса, который захватила с собой Анна.