Небо цвета стали

Она снова тяжело вздохнула, переплетая последние из веток. Еще три плетня стояли прислоненными к фургону, каждый шириной в четыре фута, высотой в два, увенчанные гребенкой торчащих кверху веток. Целый день работы, от которой болели ее оцарапанные, в синяках пальцы. По крайней мере она верила, что за плетнями воины колесницы окажутся защищены – вот и вся польза от хромого жеребенка.

Она внимательно огляделась: отец, похоже, не вернется так уж скоро, осмотр установленных фургонов всегда занимал немало времени, что, как она догадывалась, было связано с серьезными спорами с боутану. Во время похода ее отец был главным, он решал все насчет построения фургонов, размещения табунов, скорости движения. Теперь он постепенно передавал власть Эмн’клевесу Вергорефу, чьим заданием была оборона лагеря. Именно тот принял решение насчет постановки Рогатой Городьбы, хотя отец и был против – главным образом, оттого, что Городьба не позволяла сняться с места при нападении врага. Она походила на каменную крепость: устойчивая перед штурмом, но вгрызшаяся в землю. Но Эмн’клевес был именно таков: солидный и крепкий, словно скала, а опыт, полученный им во время войны и потом, во время обороны больших лагерей, поставленных в империи, был бесценен. Их споры с отцом тянулись часами и заканчивались обычно неким компромиссом, например договоренностью оставить кое-где фургоны, выставленные в прямую линию, чтобы их можно было легко убрать и выпустить караван либо колесницы. Однако она могла быть уверена, что, прежде чем они достигнут понимания, солнце начнет опускаться за горы.

Братья играли в воинов, Ана’ве снова выставляла себя на продажу, пытаясь очаровать бабок Кар’дена, Нее’ва тренировалась где-то в стрельбе из лука. Словно все они договорились, что родные фургоны вполне можно оставить под опекой Кей’лы. Однако у нее хватало ума, чтобы знать, что все это скорее означало, что ее не воспринимают всерьез, хотя и убеждены, что она достаточно выросла, чтобы не наделать проблем.

Она подошла к фургону с кузницей и, осмотревшись еще раз, вскочила внутрь.

Он ждал. Снова ждал, и Кей’ле казалось, что ждет все время. Никогда не удавалось ей подловить его спящим, дремлющим или хотя бы в каком-то возбуждении, что бывает после внезапного пробуждения. Всегда сидел он неподвижно, завернувшись в плед, и она всегда сперва замечала его глаза. Два голубых фонарика под копной темных волос. Он не двигался при виде ее, не издавал никаких звуков, просто сидел и смотрел. Уже не обнюхивал ее, ему хватало и взгляда, однако лицо его продолжало пребывать в абсолютной неподвижности. Она все подумывала: а войди внутрь кто-то другой, осталось бы это спокойствие настолько же неколебимым? Ведь стальные когти, которые были у него на руках, разрывали горла, а она сама видела, как ловко он умеет с ними управляться.

– У меня для тебя кое-что есть. – Она вручила ему две лепешки и кусок печеного мяса.

Он ел все так же странно, отрывая кусочки и кладя их себе в рот. Кости же, которые всякий нормальный человек обгрыз бы зубами, он обскребал своей убийственной перчаткой. А потом давил их в ладони и выковыривал изнутри костный мозг. Порой – кусочки не большие зерна каши. Но по крайней мере он съедал все, что она приносила, и изо дня на день казался все менее больным. Оправлялся он, должно быть, ночью, а не то весь фургон провонял бы невыносимо. Благодарение Белой Кобыле, что до этого времени его никто не обнаружил. Хотя бы за это.

– И еще – вот. – Она достала баклагу.

В последнее время, по мере того как жар снижался, парень пил все меньше, однако всегда вел себя одинаково: осторожно нюхал воду, первый глоток некоторое время держал во рту. Потом медленными, длинными глотками выпивал остальное и отдавал ей посудину. Никогда не пытался делать припасов, а когда она оставила ему баклагу, зная, что пару дней не сумеет к нему заглянуть, он не выпил ни капли, пока она не передала ему сосуд из рук в руки. Точно так же и с пищей: если оставляла какую-то в фургоне, не притрагивался, пока Кей’ла не вручала ее ему лично. Это принуждало ее к частым визитам, но на самом-то деле она не слишком переживала из-за такого. По крайней мере так она могла кое-кого проведывать.

– Покажись.

С некоторого времени он не протестовал уже, когда она стягивала с него покрывало и осматривала рану. Лошадиная мазь помогала прекрасно, разодранное заживало почти на глазах, исчезла отвратительная краснота и неприятный запах. Сказать честно, она полагала, что все заживает уж очень быстро, в таком-то темпе через несколько дней останется лишь шрам, но она не слишком в таком разбиралась, чтобы оценить, нормально ли это. Кроме того, лекарства, которые они давали лошадям, были лучшими в мире. Наверняка заживает так именно поэтому.

Она накрыла его пледом и искренне улыбнулась:

– Хорошо заживает. Уже не должно бы болеть – а ведь не болит, когда ты двигаешься?

Конечно же, он не ответил. Только посмотрел на нее, склонив голову набок.