Небо цвета стали

– Да, они уже двинулись, весь лагерь, пять тысяч фургонов, три тысячи колесниц. Мы пропустим ваш обоз через холмы, а затем подождем, пока вы приблизитесь к реке. Потому что между рекою и холмами фургоны и колесницы окажутся в ловушке. Знаешь, зачем мы так сделаем? Потому что, хотя и легко было бы вас удержать у подножия Олекад, никто не отвергает гостей, приносящих богатые дары. Ваши фургоны, кони, золото и серебро станут нашими. А потом мы займемся следующей бандой, что сойдет с гор, и следующей, и следующей. – Он внезапно наклонился вперед и выдохнул: – Я всю жизнь ждал, чтобы встать посреди вашего лагеря и сказать, как назвала меня мать…

Он извлек откуда-то небольшой сундучок и обрушился на него так, что аж затрещало.

– Я забрал тебя, – продолжил он, – поскольку мог дать волю своему гневу, плюнуть им в миску, подразнить. Потому что радостно мне было видеть уважение на их лицах.

– Это не было уважение, – пробормотала она сквозь плед.

– Что ты сказала?

– Это не было уважение, – ответила она громче, – только страх. Тебя радует страх женщин и детей?

Кей’ла не знала, зачем она вообще с ним разговаривает.

– Те дети учатся метко стрелять, целясь в старых невольников, привязанных к столпам, а женщины лупят из луков и метают дротики не хуже мужчин. И были там еще и другие – старые воины, даже несколько полных сил, ты об этом знаешь. Как полагаешь, отчего они позволили вырвать у себя из зубов окровавленную добычу? – Он усмехнулся без следа радости в глазах. – Да, все дело в страхе. Мы ему научились, и научились также, что сами мы его не ведаем. Радуйся тому страху, потому что только благодаря ему ты все еще жива.

Не миновало ее внимания это «еще». Он же не позволил ей ответить:

– Нам тоже известна такая игра, знаешь? Когда попадается особенно упрямый невольник или пленник, с которым будут только проблемы…

– Вы его убиваете.

– Мы даем ему шанс. И не прерывай меня больше.

– А то что, – не выдержала она, – свяжешь меня и побьешь?

– Это был бы лишний труд, – снова холодно улыбнулся он. – Просто запрещу Тсаэран приходить к тебе и давать хоть какие-то лекарства. Жизнь в Степях – не игрушки за стеной фургонов, под опекой имперской армии. Такой невольник, которому мы даем шанс, может выбрать. Мы убьем его или продадим другому племени – или привяжем за щиколотку к вбитому в землю колышку и прикажем встать против трех молодых воинов. Каждый – и он тоже – имеет палку или посох. Если пленник выиграет, получает коня, нож и запас еды на десять дней. Если проиграет – все равно становится свободным.

Он склонил голову, меряя ее взглядом.

– Если бы дали тебе палку и позволили сражаться, я бы не вмешался. Но теперь я жалею, что это сделал.

Она не нашла никакого остроумного ответа, да он, похоже, и не ждал такого.

– Наша Госпожа наверняка найдет способ, чтобы заглянуть в глубины твоего сердца, аменрай. И узнает твои мотивы.

С этими словами ее опекунша откинула полог и вошла в шатер. Мужчина и женщина обменялись взглядами, и Кей’ле пришлось признать, что не были это взгляды господина и слуги. Сказать правду, именно он казался смешавшимся.

– Лучше бы твоей богине не вмешиваться.

– Она редко вмешивается. Как иначе мы сумели бы сохранить свободу выбора? И ты говорил, что до нее тебе дела нет.

Это последнее явно относилось к Кей’ле.

– Потому что и нету. Я хотел лишь проверить, не позабыла ли ты, как лечить. Скоро это нам понадобится.

– И сильнее, чем думаешь, если рассказы людей Ких Дару Кредо правдивы. Говорят, будто ее родственники сражались словно стая демонов.

– Сплетни уже разошлись?

– Вместе с плачем новых вдов. Говорят о трех тысячах убитых прошлой ночью. Но это может и измениться, поскольку еще не все собрались. Ты пришел смеяться над этим ребенком?

– Я пришел поглядеть, что вытянул из-под копыт своего коня.

– И жалеешь?

– Да. Тот, кто ее похитил, – это Хенве Гер Ловеса. Командир а’кеера, родственник самого Дару Кредо. Он уже успел тому пожаловаться. – Мужчина резко поднялся, снова вырастая выше семи футов. – Когда узнает, где она находится, мне придется ее отдать. Потому, как видишь, моя жалость имеет на то причины. Я всегда сожалею о лишних усилиях.

– Так выдай ее. – Знахарка стояла, расставив ноги, хотя, чтобы заглянуть ему в лицо, ей приходилось задирать голову.

– Раньше кони начнут летать, чем я по собственной воле отдам что-то тем смердящим сыновьям паршивых овец. Но на всякий случай не переводи на нее слишком много лекарств. Жалко их.

Он вышел из шатра, едва ли не согнувшись напополам.

– Не переживай из-за того, что он говорил. Сердце у него лучше, чем может показаться, хоть он и носит на нем некий шрам, залечить который я не в силах. Впрочем, как и все они. Ну давай поднимайся. И не красней так – кто, думаешь, тебя раздевал? Медленно, – знахарка подала ей руку, – медленно, хорошо. И что тут у нас через столько-то часов?

Она осторожно прикасалась к ее ногам, особое внимание уделяя коленям.

– Что за «они»?