Небо цвета стали

А они уже поубивали некоторое их число. Обе стороны сражались отважно и дико, хоть от тех проклятых убийц он и не ожидал подобного упорства. Но только утро должно было принести настоящий бой.

Боутану не рассчитывал на победу, которая случилась бы, лишь если б они обескровили сахрендеев настолько, чтобы те отказались от осады. Но если бы ему удалось удержать лагерь до ночи, у них оставался бы шанс на помощь. Лагерь Ав’лерр уже должен сойти с гор и направляться в их сторону. Если…

Он прервал эти пустые размышления и почти рассмеялся. Люди его ехали половину дня, а вторую его половину и всю ночь – сражались. А он искренне сомневался, что кочевники задействовали в атаке силы больше пятой части того, что у них имелось. Молнии еще даже не обнажали сабель, сахрендеи отправляли в бой отряды по тысяче человек, даже у Дару Кредо наверняка было еще с десяток тысяч всадников. Это не будет равная битва. А подмога? Разве Йавенир – глупец? И где остальные Сыны Войны? И сколько всадников нужно, чтобы заставить обоз окопаться?

Не будет подмоги.

Это были странные, горькие и циничные мысли, липкие, будто смола, и – как она – замедляющие. Боутану улыбнулся им и сплюнул, чтобы не тратить влагу, прямо в одну из специальных бочек. Если все так, если подмоги не будет – что ж, так тому и быть. Но кочевники станут плакать сто лет подряд, вспоминая битву при броде на Лассе. А сахрендеи от одной мысли о ней станут сикать себе по ногам.

Он вскочил на баррикаду, оглядывая окрестности. Дым от догорающих фургонов затягивал округу, синий туман ограничивал видимость до нескольких десятков ярдов. К счастью, колдуны твердили, что через четверть часа или через полчаса подует ветер.

И тогда должно было начаться.

Этот лепесток, состоящий из нескольких фургонов, поставленных в полукруг, был ближе прочих к лагерю сахрендеев. Он уже отбил одну из атак, а боутану надеялся, что именно сюда те направят и следующую. Уже куда более серьезную. Он и сам бы послал первый удар сюда, поскольку они сильнее прочих выставлялись вперед. И отступать они уже не станут.

Он увидел впереди движение.

Двое посланных на разведку Фургонщиков как раз волокли по земле пленника.

Из груди его торчали обломанные древки двух стрел, но раненый все еще подавал признаки жизни. Разведчики добрались до баррикад, им на помощь выскочили еще несколько воинов и в два счета перебросили кочевника в круг фургонов. Тот даже не застонал.

– Говори. – Эмн’клевес обратился к старшему из разведчиков.

– Те два Листка еще стоят. Потеряли часть фургонов и сузили круг, но держатся. С полуночи их почти не атаковали.

– А мои приказы?

Мужчина чуть улыбнулся, усталым жестом протирая глаза.

– Командир Листка приказал мне засунуть их себе в задницу. Не для того, сказал он, я столько времени оборонялся, чтобы теперь отдать эти фургоны ни за что. Остались.

– Все?

– Ни один не захотел вернуться.

Собственно, он мог этого ожидать. Экипажи боевых фургонов неохотно покидали свои повозки.

– Сказал еще, что заслонит нас, насколько сможет. Перед ними – лагерь сахрендеев, сукины дети с рассвета готовятся к главной атаке.

– Ты это видел?

– Да. Чуть ли не все вышли на поле. Тысяч двадцать.

– А он? – кивнул боутану на раненого.

– Мы нашли его ярдах в ста отсюда. Еще дышал.

– Скажет он нам больше, чем ты?

– Полагаю, нет.

Боутану глядел на пленника. Молодой, двадцать с небольшим, черная борода, высоко подбритые волосы, кожаный панцирь с характерным тиснением. Глиндои, родное племя Аманева Красного.

Интересно, видел ли он, как убивают детей Фургонщиков?

– Займитесь им, – сказал Вергореф громко.

Их не пришлось поощрять. Сперва двое, затем трое, а потом – с десяток-полтора людей окружили лежащего, а потом подняли оружие. Ударили одновременно.

Эмн’клевес Вергореф посмотрел на лица. Каменные мины, бесстрастные взгляды. «Такова ваша месть, – подумал он. – Когда мы отправляемся в бой, горит в нас огонь, но когда враг перед нами – мы словно отлитые из бронзы скульптуры. Холодные и равнодушные. Традиция: не говори о чувствах, не выказывай их, лицо – маска души, особенно когда глядят другие. Когда бы не ав’анахо, наши женщины никогда бы не услышали…»

Топот копыт. Один конь. В тишине, которая стояла над полем битвы, звук копыт разносился очень далеко. Всадник ехал сперва галопом, потом рысью, потом шагом – и был все ближе. Несколько ближайших Фургонщиков уперли в борта арбалеты, целясь в расплывчатую фигуру.

Из дыма вышла Богиня.

Боутану открыл рот и замер. В их сторону шагала снежно-белая кобыла с золотой звездочкой во лбу. Шла спокойно, без испуга, а у всадника, что сидел сверху, не было ни седла, ни уздечки.

Лааль.

Он услыхал ропот за спиной, короткий шум, скрежещущий голос Хаса, напоминающий звук ломающегося льда. Неважно. На миг, на один короткий удар сердца, Эмн’клевес оказался между Белыми Копытами, в тени Ее Ноздрей.

«Я засомневался… Прости мне, Госпожа».

А потом словно кто-то вылил ему на голову бочонок холодной воды.