Небо в алмазах

Были в этих рассказах и своеобразие, иногда даже чуть замысловатая, усложненная, но не заимствованная, своя манера письма, и горечь, и надежда, и флотский неповторимый аромат, и морская соль, и непременная насмешливость, без которой рассказчик в корабельной кают-компании будет тут же забаллотирован негласным, но единодушным «тайным голосованием».

Он был скромен и не хотел обольщаться на свой писательский счет.

— В этом деле я всего лишь мичман, — говорил он не однажды.

И в ответном письме ко мне — тоже:

«...Дело в том, что впервые, к 65‑ти годам жизни, впервые узнал, ощутил, понял, что такое письма читателей. До прошлого года знал письма друзей (различной классификации). Но когда из Бугуруслана, через редакцию «Нов. мира», от безвестного и бескорыстного майора в отставке, от женщины из Грозного, и даже от эмигранта 1917 года (из Швеции) и мн. др. стали приходить письма (и не мало): мысли, критика, недоуменные вопросы, ругань (из Швеции), но чаще товарищеские советы и явное желание помочь, — начал познавать незнакомое. Радостное, даже если строго.

Чертовски интересно. А главное — нужно.

Помогает.

Другими глазами вижу свое... Наверное, Вам знакомо?! А мне внове.

Из мастеров дружески и умно отозвались К. Симонов, Х. М. Мугуев... (следует сноска: «Помимо Твардовского, который, как крестник, взял на себя больше других»). Это тоже мне надо. Очень. Так как подход ко мне не от бугурусланцев, а от жителей Лаврушинского или служителей ведомств — непередаваем».

Писали ему и гадости...

«Не знал, что зависть может выражаться в таких уродливых формах. А своеобразие моего положения и натуры делает очень ранимым. Тут бы надо пренебречь, а я переживаю. Вот почему Вам спасибо. Ведь я не из числа самоуверенных нахалов. А тут еще стараются сухожилия подрезать... с ехидцей!

Одно письмо из Ташкента и одно из Переделкина — и уже снят вопрос: можно ли писать (пытаться писать) в 67 лет?!

Буду писать. Пытаюсь.

Сейчас тяготит другое.

Полуфабрикатов, задела, записок, книжечек, листков — лет на 10—15.

А здоровья — наполовину. А из этой половины большую надо отдать делам. Только писать — не могу. Не смею, пока нужен в другом качестве.

А по себе знаете, что, сколько бы ни имели папок и тетрадей, богатейшая повседневность (небывалая за 67 лет!) дает ежедневно новые темы, мысли, ситуации, характеры...

Когда-то понравилось библейское: «Если тяжело, держитесь за ношу, которую несете!» Но сейчас ощущаешь, что раздавить может. Вернее, раздавливает.

На ногах устоять трудно».

«Нежданно попал в Барвиху (почему опаздываю ответом).

Как буду в городе, через месяц, хочу (в который раз) на «Океан». Но помимо есть потребность кое-чем поделиться.

Может Вам пригодиться».

И — в постскриптуме: «О. В. (Ольги Васильевны. — А. Ш.) здесь нет. Но письмо Ваше читала. Самый строгий цензор, который впервые видит только публикацию. У нас такой порядок. Вашу снисходительность восприняла признательно».

Когда вышли, в 1962 году, впервые отдельной книгой его «Рассказы о флоте», прислал их мне, подчеркивая, что посылает «эти прибрежные рассказы». Но мечтает «выйти в открытое море и даже — добраться до океана».

«Пересекая Атлантику, плавал в Тихом. В душе остался след.

Спохватился поздно. А так хочется успеть».

В журналах все чаще мелькало имя молодого, но уже завоевавшего прочный читательский кредит шестидесятисемилетнего прозаика.

В пятом номере «Нашего современника» за 1964 год — документальная повесть «Первое дипломатическое поручение».

Все из той же серии — «Невыдуманные рассказы».

О невыдуманном, жившем в ту пору в Ялте вице-адмирале в отставке Александре Васильевиче Немитце, известном в советской исторической литературе как «первый красный адмирал».

* * *

Письма его, записки, дарственные всегда немногословны, по-мужски и по-морскому лаконичны, даже суховаты, и всегда за ними не равнодушие — заинтересованность в чужой судьбе, в литературе, в современной жизни.

С пометкой «29.3.65» получил я его «Повесть о неистребимом майоре», напечатанную в журнале «Москва».

Начинается повесть с вопроса:

«Приходилось ли вам наблюдать, как коллектив самых обыкновенных людей, распределив между собой роли и даже применяя методы конспирации, объединяется для чтобы общими усилиями, но скрытно, делать доброе дело?

Совершенно случайно мне удалось быть свидетелем подобной коллективной воли к добру».

Повесть объемистая, однако сильно сокращена — журнальный вариант.

И автор пишет мне не без горечи:

Как жаль, что я не Шекспир.

Кто бы посмел тогда сократить 20 страниц и поправить стилистически, даже не спросив бедного Вильяма?!

Очевидно, это — помощь молодому автору?

Подозреваю, что вы еще не пользуетесь всеми привилегиями страдфордца, но убежден, что уже давно выросли из штанишек начинающего адмирала».

Последнюю публикацию его в одиннадцатой книжке Нового мира» за 1967 год я уже прочел без его ставшей традиционной дарственной.

Корректуру напечатанной там его невыдуманной новеллы «Переводчик» И. правил за неделю до смерти.