Небо в алмазах

– Самое обидное, Нефедов, что и это я тоже видел. Просто не понял. Савостьянов пальцем даже потыкал. А я никак. Вот это досадно. Только одно живое существо в своих мемуарах Варя описала ласково. Тачанку свою марки «Изотта-Фраскини». И вот представь себе. Выходит Варя с кинофабрики. Очередной отказ. Тут еще мальчишки эти – даже если Лёдик наш приукрасил насчет того, что шуму было много, задета Варя была хорошо. Ползет она, значит, к себе, в логово, как подстреленная волчица. А тут – автопробег Москва – Ленинград – Москва. Савостьянов мне все изложил. Еле живым от него ушел. Лимузины новенькие. Восемь цилиндров, сто лошадей, советский автопром. Шик-блеск. И тут же старушка «Изотта» трехает. Ее «Изотта»! Ты вспомни, она пишет: другой такой ни у кого нет… Савостьянов рассказал мне про крушение этого драндулета на старте. И Варю нашу это добило. Вот когда я это, Нефедов, понял, остался только последний штрих… Вот ведь хладнокровная баба, конечно. Под ножиками стоять. А если промахнулся бы Ирисов ваш?.. И вот она сделала скользящий узел вокруг рукояти – он у нее в мемуарах, кстати, описан. Забросила веревку на люстру, так что пыль вся посыпалась. Перед этим, конечно, порепетировала – она же актриса. Только мы выбоины от ножа на полу при обыске не заметили – поверх них кровать стояла, а потом уже пол весь нами исцарапан был, живого места не видать… Ну и, значит, легла Варя на место точное. Укрылась шалью – и дернула веревку. Узел развязался, веревка упала вниз. Помнишь, мы, когда обыск проводили, ты о веревку, то есть поясок шелковый, чуть не споткнулся. А я его отбросил.

Зайцев машинально стучал обломком палочки по краю стакана.

– Не дрогнула же… Но этот штрих ее портрета уже ты мне дорисовал, – великодушно добавил Зайцев. Стал глядеть в окно на Невский.

– Вы чего коктейль не пьете? Не вкусно?

– Сладко очень уж. Надо было тоже мороженое заказать.

Зайцев глядел в окно. Девицы шли мимо в крепдешиновых платьях. И в теплых вязаных кофтах. Не Гагры.

– Прям так ее? – облизал ложечку Нефедов.

– Что ее прям?

– Тачанка. Мало ли тачанок в городе, говорю. Может, не ее.

Нефедов принялся пилить ложечкой ледяные утесы в своей креманке. «Ишь ты. Перенял: сперва вкусное самое. Потом невкусное», – отметил Зайцев.

– Ты чего? А масть цвета шампанского? А дырка вместо радиатора, который Мишель себе на память скрутил? Представляешь, я и радиатор этот в комнате у Мишеля сам видел! А в голове не звякнуло. То есть не сразу. Я ведь тогда факты искал. А надо было – психологию. Прав был Крачкин.

– У вас Крачкин всегда прав, – проворчал Нефедов. – Нате, товарищ Зайцев.

И подвинул ему отделенный ложечкой холодный земляничный утес.

Зайцев смотрел на оплывающий маленький айсберг. «Гордость», – перевел он, как сумел, для Нефедова. Но было ли верное слово для самой Вари? Раньше Зайцеву казалось, что гордые счастливы: им всё равно, ни до чего нет дела, в них можно плевать сколько угодно и кому угодно – с таким же успехом можно плевать в облако, в луну, в солнце. А Варя счастлива не была. Как она там написала про Запорожца (то-то сейчас ее остроумием наслаждаются сотрудники Амторга)? Никогда не стой между алкашом и бутылкой? Между наркоманом и морфином. А между Варей и глазком киноаппарата, который должен смотреть только на нее? Она так любила кино! Она никого так больше не любила. Даже саму себя. Мемуары написаны злым пером. Но не по злобе к этим, у которых сейчас хорошо. Она просто хотела справедливости. Ей следовало уйти из жизни, где не было кино. Но и им – тоже. Потому что она была настоящая, а они – нет.

И еще, конечно, они ее немного обидели. Но это не так важно.

Зайцев вдруг подумал, что Варя была большим художником. Она знала страшное притяжение того источника, из которого вычерпаны, выловлены, выужены все эти книжки, картины, стишки. Ну и пусть плоды ее гения – эти все фильмы – дерьмовые. Так тоже бывает.

Зайцев вспомнил «Замок Тамары» и прочую дребедень, улыбнулся.

– Рады, что Гудкова от расстрела увели? – подал голос Нефедов.

– Конечно, Нефедов, рад! – ответил быстро Зайцев.

– Дело закрыто! – довольно подвел Нефедов.

– Закрыто, – повторил Зайцев, и в следующий миг почувствовал, что прежняя апатия наваливается на него, как большой серый зверь.

Подошла официантка в белом передничке.

– Еще чего-нибудь? Кофе? Какао?

– Нефедов, будем чего-нибудь? – изобразил энтузиазм Зайцев.

Официантка подала Нефедову сложенную вдвое картонку меню. Такую же Зайцеву.

Он раскрыл.

На него уставился вложенный в меню маленький белый прямоугольник плотной бумаги – на такой иностранцы печатают свои имена, должность, адрес конторы.

Вот только имя было не иностранное. А русское. Самое обычное. Обычнее некуда.

На ней стояло:

Mr. Petrov

AMTORG.

Руки Зайцева, держащие меню, стали ледяными, в ушах зашумело.

– Так что – какао? – спросила официантка.