Небо в алмазах

– Триумфального, Нефедов. Они ждали от нее нового триумфа. Она была их королевой. Боготворили они ее. А Крачкин прав.

– У вас Крачкин, гляжу, всегда прав.

– У легенды не болят зубы. И ее не вышвыривает за проходную товарищ Горшков. Или еще хуже – какой-нибудь второй ассистент.

– Не понимаю. Раз они ее боготворили. Соседи. Они бы, наоборот, ей посочувствовали. Поддержали бы.

Зайцев вздохнул.

– Ты действительно не понимаешь.

Где-то наверху стукнула дверь. Гулко посыпались вниз шаги. Зайцев стал собирать бумаги.

Женщина в трикотажном джемпере и юбке поглядела на них подозрительно:

– Квасить засели? Вот я дворника сейчас позову.

Мимо гневно пролопотали туфельки, промелькнули белые носочки. На бумажку и печать на двери соседка не обратила ни малейшего внимания.

Зайцев поднялся. Пересек лестничную площадку. Утопил медную пуговку, игнорируя многосложные – тут же к двери прикнопленные – инструкции, кого из соседей как вызывать, составляя коды из коротких и длинных звонков. Держал палец долго. Перебил короткой паузой. Снова утопил. Требовательный голос властей предержащих: дворников, домоуправов, милиции, ГПУ.

– Кто там?

– Уголовный розыск.

– А что случилось? – приоткрылась дверь, недоверчиво звякнула дверная цепочка. Зайцев сунул удостоверение.

– Пока ничего, гражданочка. Позвонить надо… Попаси здесь на всякий случай, – бросил он Нефедову. – Если правда дворник нарисуется.

Зайцева впустили. В полумраке коридора лежал киль света: бдительная соседка наблюдала в приоткрытую дверь. Зайцев снял трубку, коротко приказал:

– Уголовный розыск.

Можно рявкнуть – и любопытный нос скроется в своей комнате. Но ему было все равно. Всё равно ничего не поймет. Он сам не понимал. Пока что. В трубке щелкнуло. Соединили. Зайцев узнал голос дежурного – исполнительный Викентьев.

– Викентьев, привет. Зайцев говорит. …Нет. А Савостьянов где сейчас обретается? …Выходной – это хорошо. …А номер какой?

Зайцев легко запомнил комбинацию.

– …Нет. А когда Коптельцев меня спрашивал? …О, даже так? …Ну скажи ему, я с Красных Зорь звоню…Номер дома не надо. Он знает. …Ага. Пока.

Отбой. В коммуналке, где жил Савостьянов, ответила соседка:

– Спит вроде он.

– Толкни его, гражданочка, а? Скажи, начальство. Срочно. Поживее пусть.

А сам представлял: дежурный набирает Коптельцева. Его, конечно, соединяют не сразу – начальство щекотки не любит. Маринуют для порядка.

– У аппарата, – ответил голос, хрипловатый то ли со сна, то ли с похмелья. Зайцев невольно улыбнулся: почему-то ожидал, что Савостьянов привычно ответит «уголовный розыск».

– Зайцев говорит.

– Здравствуйте, товарищ Зайцев.

– Савостьянов, слушай. Ты автопробег помнишь?

– Который? – сразу оживилась трубка. – Москва – Тифлис? Каракумский?

Зайцев обрадовался: фанат.

– Ну этот. Ты еще нам показывал. Лимузины опытные.

– Восьмицилиндровые. Дальнодорожные. Сто лошадей. – Зайцев отвел ухо от посыпавшейся шелухи сведений.

– Да-да. Там еще «Изотта-Фраскини»…

– …А, ну это старье. Так, для исторического сравнения включили. Она прямо на старте развалилась.

Разговаривать с Савостьяновым об автомобилях было так же тяжело, как с футбольным болельщиком – о последнем матче, с рыбаком – о корюшке.

– …Там еще «Изотта-Фраскини» бежала, – договорил своё Зайцев. – Ты не помнишь случайно – автопробег когда из Ленинграда стартовал?

– Почему же случайно? – слегка обиделся Савостьянов.

Нефедов стоял на площадке, глядел в лестничный пролет – тихий и гулкий, как пустой колодец.

Обернулся. «Вот черт. А я думал, неслышно вышел», – чертыхнулся про себя Зайцев.

– Интересно то, Нефедов, что ювелир торгсиновский, товарищ Вайнштейн, еще в самом начале сказал, что во всех этих побрякушках виден цельный вкус одной личности.

– Вы что, Вайнштейну звонили?

– Идем.

По прикидкам Зайцева, дежурного уже пропустили к уху начальства.

– А теперь-то куда?

– В самое начало. Где мы, собственно, ее и упустили. На улицу Красных Зорь.

Белая ленточка с его собственной росписью так и была разорвана – как оставили в прошлый раз. Дверь не заперта. Зачем? Выносить из комнаты нечего. Голые стены. Исцарапанный пол. Давно нечищенный камин. Шесть высоких окон в ряд.

Зайцев встал под люстрой, задрал голову. Посмотрел на великолепную хрустальную архитектуру. Потом вниз. Потом опять на люстру. Она словно замерла, неприятно остановленная его изучающим взглядом. Никто не любит внимание милиции. Неподвижно лежали на стенах, полу, потолке бриллиантовые искры.

Зайцев присел на корточки. Задумчиво потрогал пальцем узор из ссадин на паркете: ровные, короткие, глубокие. Они не могли быть оставлены, когда двигали мебель. Слишком глубокие, слишком короткие. Словно брошенные с высоты. Именно так он себе это и представлял. И не мог вообразить. Сердце тихо сжимал ужас, похожий на ледяную щекотку. Неужели можно вот так любить… Вернее, не любить…

– Что там? – перебив его мысли, тихо прошелестел Нефедов: как в музее, было неловко говорить в полный голос.

– Репетиция… Нефедов, – Зайцев кашлянул, прочищая горло, – а кем, собственно, Варя служила в цирке?

– С Ирисовым-Памирским работала, я ж вам рассказывал.