Небо в алмазах

Глаза закрывались сами. В мозгу у Зайцева пронеслись обрывки: зарубежные гастроли… лодка перевернулась… Америка… лодка перевернулась. Тянуло в сон.

– Торговля тоже, – сквозь зевок проговорил он.

На миг его кольнуло нечто вроде жалости к Каплуну – упитанному гэпэушному сановнику, в той истории ни в чем, кроме слабости к богатым вещам, хорошеньким балеринам и новеньким, технически хорошо продуманным крематориям, похоже, не виноватому. Но только на миг. Запорожца же и вовсе жалеть было нечего.

Опять толчок ногой. Зайцев раскрыл глаза:

– Нефедов, ты что, совсем уже?

– Почему они прислали за нами самолет?

– Я им написал. Как честный человек честным людям, которым нечего скрывать.

– Написали: пришлите самолет?

– Нет. Я написал им: найдите меня.

– А если бы они не нашли?

– Я в них верил.

– Врете.

– Вру. Я им не просто написал. Я отправил им небольшой подарок.

– Какой?

– Дружеский.

– Какой?!

– Нефедов, ну ты даешь. Неужели тебе спать не хочется?

И Зайцев снова закрыл глаза.

* * *

От Шоссейной сперва шли пешком – к шоссе. Потом их подобрала телега, телепавшаяся из Детского Села.

– Жрать охота, – сказал Зайцев. Перспектива завтрака была такой же отдаленной, как ближайшая столовка. До города еще трехать и трехать.

– Печенье будете?

Зайцев удивленно посмотрел, как Нефедов извлекает из карманов надорванный фантик и запылившиеся куски сахара.

– Это для поросенка было, – объяснил он. – На кухне дали.

В голосе его слышалась грусть. «Не успели подружиться, как разлука…» – иронически посочувствовал Зайцев.

– Я лучше, чем поросенок, – заверил он напарника. Оба захрустели сахаром так, что даже возница обернулся.

На Международном проспекте сошли. Дальше конек потопал в Коломну.

– На вокзале есть справочный киоск, – вспомнил Нефедов.

– Зачем? – не понял Зайцев.

– А где они живут? Шутники эти.

– Эх, Нефедов. Ничему тебя жизнь не научила.

– А вас научила?

– Научила. Информацию надо брать кустом. Граждане преступнички ждать не будут, пока мы по ягодке клюем.

Он опять вспомнил Алексея Александровича. Вернее, не его, а мертвую женщину с голенькими младенцами, которые по дьявольскому замыслу изображали путти. Пока они с Нефедовым собирали по зернышку сведения об убитых, безумец убивал: еще и еще. Скольких бы они спасли, если бы сообразили, как обобщить поиск.

– О, – толкнул он Нефедова. – Трамвай. По коням.

Оба припустили вприпрыжку, догнали трамвай на повороте, вцепились в поручни, повисли на площадке. Зайцеву пришлось притиснуться к полной гражданке в пыльнике. Он зря старался, чтобы объятия выглядели менее интимно. Нефедов отвернул лицо от колючей шерстяной спины в кофте:

– На кинофабрику?

– А ты здорово номера маршрутов помнишь, – отметил Зайцев. – Молодец. Слушай, а сделай одолжение?

– Какое?

– У меня руки заняты – не могу на пальцах отсчитать. А в уме не удержать. Когда нас на Красных Зорь вызвали, помнишь? Вот двенадцать недель от этого назад.

– А двенадцать почему?

– А она в неделю по главе скидывала, верно?

Обтянутый пыльником зад нервно задвигался. Тетку нервировал разговор, которого она не могла толком расслышать за стуком трамвая. Особенно слово «руки». Боялась, что речь о ней, точнее о ее сумочке, зажатой между чужих тел, потерявшей чувствительную связь с хозяйкой. Повернуться тетка не могла. Лишь косила глазом, стараясь разглядеть, что происходит у кормы.

Зайцев сделал серьезную мину:

– Спокойно, гражданка. Милиция. А деньги советую не в сумке держать, а в лифчике.

Спрыгнули у Петропавловской крепости.

– Зря идем. Безнадега это. Сперли наши пиджаки давно.

– Ты, Нефедов, пессимист.

– А вы нет?

– Я? Я комсомолец. Я всегда верю в лучшее… Кроме того, видишь ли, артисты Теаджаза произвели на меня впечатление вполне домашних мальчиков. Мама водила на скрипку, папа проверял уроки. Скорее всего, те же мама и папа объяснили своим сыновьям, что нехорошо брать чужое.

Подвело, впрочем, не знание людей, а незнание театрального расписания. Мюзик-холл был закрыт.

– Черт, – выругался Зайцев. На юге он бы и в купальных трусиках чувствовал себя одетым. Но в Ленинграде без пиджака казался себе оголенным.

Нефедов задрал голову.

– Чего?

– А куда вентиляция выходит?

Обошли здание вокруг. Нашли круглую решетку.

Вынырнул Нефедов с паутиной в волосах, но прижимая к себе оба пиджака.

– Вот теперь готов к труду и обороне, – одернул полы Зайцев. Смахнул с рукава пылинку.

* * *

Товарищ Горшков очень изменился с их последней встречи. Он, если так можно было выразиться применительно к его внешности и комплекции, порхал.

Хуже того, пел. И еще хуже – что пел.

– Я маленькая балерина, – мурлыкал он, роясь в шкафу. – Всегда нема, всегда нема… Какие даты, говорите, вас интересуют?

Зайцев повторил. Горшков кивнул. Толстые пальцы бежали по корешкам папок:

– Но скажет больше пантомима… Чем я сама, чем я сама.

Выдернул, передал.

– Отдать насовсем не могу. Собственность фабрики. Хранить бессрочно.

Зайцев уже жадно раскрыл папку.

– Зачем же хранить? Тем более бессрочно, – полюбопытствовал. – Раз кинопробы неудачные.