Небо в алмазах

Зайцев смотрел, как тает, надувается и снова тает белая шипящая линия. Глаза уже привыкли к ночи настолько, что могли разглядеть в воздухе темный провал среди лунных бликов. Сложить темноту в тупорылый силуэт.

Что, если она пришла – а в разгромленной зале никого? Только фарфоровые руины.

В темноте мигнул карманный фонарик. Раз-другой.

Что, если она присела на подоконник – ждать? И уснула пьяным сном. Свесив завитую голову на усыпанное блестками плечо и неуклюже подвернув ногу в замшевой туфельке.

Что, если она – до сих пор спит.

Время вышло.

Зайцев пошел вдоль шипящих белых волн – навстречу мигающему свету фонарика. Вот уже у тупорылого силуэта появились объем, тяжесть. Вот уже видны были лопасти пропеллеров, заклепки на раскинутых твердых крыльях. Вот уже можно было прочесть на боку самолета надпись:

АМТОРГ.

А потом Зайцев разглядел черную, быстро бегущую фигурку.

Глава 18

Нефедов вернул листок, выхваченный Зайцевым из пишмашинки.

– Так ведь он ей это уже писал. Про отпечаток чашки кофе на столе. Ровно такими же словами.

– Нефедов, про отпечаток запомнил даже я. Но хотел свериться с истинным специалистом-мнемотехником.

Нефедов чуть шевельнул уголком рта. Взгляд остался таким же сонным. «Улыбается! – отметил Зайцев. – Все любят комплименты, все».

– Ты дальше, дальше читай!

– «Милая Лина»? – тихо проговорил Нефедов. – Ничего не понимаю.

– Я тоже сперва ничего не понял. Знавал я одного Юру. А домашние звали его Тука… Юра – Тука. Варя – Лина. Мало ли. Но вот соседи знали ее давно – и никто из них Линой, сколько мы ни беседовали, Варю что-то не называл. А тут уж поэт этот, невольник чести, все сам и объяснил. Что это было.

– Что же?

– Шутка.

Зайцев осторожно свернул лист по сгибам. Важная улика.

– Шутка?

– Эти два болвана принялись строчить ей письма от имени тайного поклонника. Очень веселились, когда Варя клюнула. Они ведь думали, что она совсем уже древняя старуха – и тут запела соловьихой на току. Обхохочешься. И тут уже вдохновение их припустило…

По движению тени Зайцев понял, что Нефедов покачал головой. Само лицо было в полумраке.

– Хорошенькая шутка.

– Мы сами ведь тоже так поначалу думали. Ты, Нефедов, вспомни: «Старуху кокнули, старуху кокнули». Понятная ошибка. Ничего не поделаешь. Технический прогресс идет быстрее, чем люди живут. Вон, кино разговаривает уже через аппараты Шорина. А через лет пять, не знаю, начнет цвета и запахи передавать. А через десять – полную иллюзию того, что ты в той же комнате сидишь, что и фильмовые люди. Встать можно будет, с другой стороны все осмотреть. Под диван им заглянуть.

– Не в этом дело. Мне она по писанине своей показалась довольно прожженной. Чтобы соловьихой вот так запросто распевать.

– Ну не сразу, – потянул Зайцев. – Не запросто. Сначала наверняка выбрасывала эти цидульки. Потом разок ответила. Может, отшила даже. Потом другой раз ответила. А потом втянулась. Женский пол он такой. Долгой осады не выдерживает. Особенно если слог, прямо скажем, искрометный… Но это мы все по ответам самой Вари установим. Как и что там происходило. Уж точно гоголи наши письма ее с собой в Гагры не прихватили. Наведаемся в ленинградские хоромы их, пошукаем.

– А им-то зачем по башке Варю тюкать?

– Я разве говорю «они тюкнули»?

– А кто?

Зайцев ухмыльнулся, и ему тотчас стало совестно за эту улыбку. Он понадеялся, что в темноте Нефедов не заметил. Так и вышло. Зайцев спокойно ответил:

– Может, у них мы Варины ответные письма найдем, а в письмах – интересные факты. Варя-то не шутила, когда писала этому своему так сказать тайному поклоннику.

А сам думал: «Должен же быть ответ зачем. Почему. Так изуверски. Так страшно безжалостно. Без паники, без нервов. Так решительно. Должна же быть веская причина».

– Ладно, то шутка, – нехотя согласился Нефедов. – А это тогда что? – кивнул на карман, в который Зайцев убрал письмо, вынутое из пишмашинки.

– Это-то? Социалистическое экономное хозяйство. Николай этот, видать, так остался доволен заходом, что теперь шпарит то же самое уже совершенно реальной барышне. Лине. Не пропадать же добру… Правильно делает: хорошие мысли часто в голову не ходят. Хорошие девушки встречаются гораздо чаще.

Зайцев подумал про пьяную красавицу в ночном парке. Откинул затылок к стене, почувствовал ее приятный металлический холодок. Вибрация самолета приятно передавалась голове, сразу начало клонить в сон.

– А я ведь прав был… – неожиданно грустно выговорил Нефедов.

Зайцев открыл глаза.

– …хорошо, товарищ Зайцев, что нас с вами никто так любить не будет. Трепотня все это одна.

– Не в этом, Нефедов, соль.

– А в чем же еще?

– Ты еще только открыл хлебало, а из него уже лезет вранье. Лучше молчать в тряпочку.

– Это Крачкин сказал?

– Тютчев.

– А он из какой бригады? Не знаю что-то такого.

– Он из киевского угро.

Зайцев опять начал проваливаться в сон. В подошву ему ткнул носок ботинка. Зайцев неохотно разлепил глаза. Гудение самолета, казалось, теперь вливалось и через них, заполняя голову, вытесняя мысли.

– Ну?

– А на самолете почему «Амторг» написано? Это как? Торговля с Америкой, что ли?