Небо в огне

Посадка была великолепной! Колеса неслышно коснулись земли, машина, сочно хрустя приминаемой ботвой, помчалась в темноту.

Все шло хорошо. Такой посадкой можно погордиться! Опадала напряженность. Прижав штурвал к груди и надавив на тормоза, Алексеев выжидал, когда угаснет скорость. И тут внезапно, словно в жутком сне, прямо впереди, в свете фары" выросла церквушка!..

Удар неминуем! Лобовой! На скорости!

Казалось — конец. Все. Отвоевались! Но Алексеев был не таким, чтобы сдаваться. Мгновенная реакция: тормоз правому колесу, сильный рывок левым мотором, штурвал от себя! Рявкнул двигатель во все свои тысячу сил: "Гаф!!" и умолк. Машина, подняв хвост, резко развернулась на правом колесе и, сделав два оборота, остановилась, чавкая мотором на малом газу. В ту же секунду с треском открылся астролюк в штурманской кабине, и оттуда, славно чертик на пружине, — Клименко:

— Ты что, так-перетак, на колеса сел?!

— Да, — подтвердил Алексеев.

— Убирай скорей шасси к чертовой матери!

— Зачем? — опешил Алексеев. — Мы уже сидим! Клименко обеими руками потрогал голову, будто удостоверяясь в ее целости.

— А-а-а, — растерянно сказал он. — Тогда ладно. В задней кабине рассмеялись.

Анатолий облегченно вздохнул, выключил фару и зажигание. Открыл фонарь и только принялся расстегивать карабины парашюта, как вдруг: вжи-вжи-вжи! Тррра-та-та-та! Рррах! Рррах! — Засвистели пули, затрещали очереди из автоматов.

Алексеев, как был с парашютом, свалился с крыла, выхватил пистолет:

— В чем дело! Кто стреляет? А в ответ из темноты:

— Фриц, сдавайся!

И — р-р-рах р-р-рах! — очереди, но уже вверх.

У Алексеева камень с души. Хоть и был он уверен, что линия фронта пройдена и что сели они у своих, а все же — война, и всякое может случиться.

— Сам ты фриц! — закричал в ответ Алексеев. — Перестаньте стрелять! Мы свои. Идите сюда, здесь разберемся!

— Ишь ты какой! Иди ты сюда! — прозвучало в ответ.

— Ну, пожалуйста!

Отщепив парашют, Алексеев с пистолетом в руке пошел на голос.

Тут же выскочили трое с автоматами наперевес:

— Бросай пистолет!

— Еще что! Зачем? Потом искать? — искренне удивился Алексеев и сунул пистолет в кобуру. — Ну, вот я. Зачем лупите по своим?

Трое подошли, недоверчиво пощупали погоны.

— И правда наш! Чего вы тут? — оказал один из них, коренастый и плотный, как гриб-боровик.

— Да вот, подбили над Севастополем.

— А-а-а...

Шурша ботвой, из темноты вышли еще человек двенадцать. Окружили, стали предлагать махорки и газету для закрутки.

— Ты уж извини, что за фрица приняли, — сказал коренастый. — Навесили фонариков. Ну, думаем, сейчас бомбить будет. А вы сели. На-ка огоньку. Чиркнул спичкой, дал прикурить Алексееву. В темноте засветились цигарки.

— А вам повезло, — затянувшись, сказал коренастый. — Еще шагов пятьдесят и загремели бы в речку! Тут обрыв, метров тридцать.

У Алексеева меж лопаток потянуло холодком:

— А церквушка?

— Церквушка на другой стороне. Речка узкая... Однако пойдём, спать определим. Устали небось.

Утром, проснувшись, Анатолий увидел: выпачкал комиссар в извести свою жгуче-черную шевелюру. Видать, во сне терся головой о стену.

— Товарищ гвардии майор, вы волосы испачкали.

— Чем? — всполошился Клименко. — А ну-ка дай зеркало.

Алексеев подал. Клименко всмотрелся и ахнул: вся голова была седая!..

Арифметика

Итак, я принял эскадрилью. С чего же начать? Собственно, я уже начал: адъютант Ермашкевич принес мне боевое расписание, и я его подписал, хотя подпись моя, конечно, была формальной. Все шло, тоже без меня, по заведенному в полку порядку. Кто-то в штабе, минуя командиров эскадрилий, заполнял графы боевого расписания: столько-то бензина, столько-то бомб. А у меня были свои соображения: во-первых, мне не нравилась загрузка — мало бомб и много бензина; ведь мог бы. наверное, я сам варьировать загрузку, сообразно дальности полета и способности летчика? И во-вторых, Карпин болезненной занозой застрял в моем сознании. И тут тоже — хотел того командир или не хотел, — обезличивая самолет, он этим самым обезличивал инженера эскадрильи и меня.

Полк готовился к боевому вылету, а я напросился на тренировку и проверку техники пилотирования, как это положено. Гусаков посмотрел на меня удивленно (мог бы и не торопиться!) и тут же дал распоряжение приготовить самолет. Он сам будет меня проверять! Что ж, это лестно.

И все-таки тяжелая была машина "ИЛ-4". Как утюг. Остро чувствовалась разница против "СИ-47" и "ЛИ-2". Но сделав полет в зону и прокрутив самолет как следует на глубоких виражах и разворотах, я быстро сжился с ним, восстановив его особенности в памяти мышц. Ничего машина — летать можно.

Потренировался днем, потренировался ночью и утром следующего дня занес свою фамилию в список боевого расписания, которое было заполнено по привычным нормам: почти у всех в графе "бомбовая загрузка" стояло по 10 соток, а у молодых — по 8. Себе я вписал 1500. Для начала. Я не сомневался: реакция будет самой положительной — ребята пойдут ко мне с просьбой увеличить загрузку.

В столовой ко мне с листком в руке подбежал Ермашкевич. Вид у него был несколько смущенный.