Небом крещенные

В кабине на пилотском сиденье лежал парашют. Майор разобрал лямки подвесной системы, надел их и защелкнул карабины. Между передним стеклом фонаря и прицелом был затиснут шлемофон. Майор надел и шлемофон. Сидит, рычаги трогает, приборы рассматривает. Потом к Чуркину:

— Заправлен?

— Полностью, — ответил механик.

— К полету готов?

— Хоть сейчас. В аккурат командир эскадрильи собирался лететь.

— Попробуем мотор, — неожиданно решил замполит.

Чуркин вскочил на крыло, склонился над кабиной, чтобы показать майору кое-что. Все подготовительные операции к запуску они проделали в две руки.

— Теперь остается только нажать кнопку вибратора…

Эти слова механика потонули в мощном шуме заработавшего двигателя.

Чуркин спрыгнул на землю и встал на свое место — у левого крыла. Выразительным жестом пояснил собравшимся: пускай погазует майор хоть на земле. Пускай…

Некоторое время двигатель молотил на малых оборотах, потом заревел, в его шуме появились угрожающие интонации. Вот опять маленько притих. Майор подозвал к себе Чуркина, и тот прибежал, как говорится, на полусогнутых.

— Уберите колодки! — прокричал майор Чуркину.

Это уж слишком! Пока тормозные колодки цепко удерживают колеса на месте, можно газовать — никуда самолет не денется. Но если колодки убрать, он же двинется вперед… Чуркин раскрыл было рот, но так ничего и не сказал. Властный, твердый взгляд замполита приказывал слушать да исполнять. Когда старшие начальники смотрели вот таким образом на Чуркина, он моментально сбрасывал личину нахальства, будто лишнюю одежду, мешавшую работать.

Нырнув под крыло, Чуркин сильно дернул за веревку, вытягивая левую колодку. Так же быстро убрал правую.

Никто из стоявших в сторонке офицеров не успел вмешаться.

Истребитель взревел и пошел на взлет. Прямо со стоянки! Толпу любопытных обдало теплой воздушной струей.

Набрал истребитель высоту и появился над аэродромом. Вираж влево, вираж вправо. Переворот — петля — боевой. Управляемая бочка…

Отпилотировав, зашел на посадку.

Он шагал к оторопевшей, восхищенной толпе, похлопывая ладонями — так отряхивает руки от опилок мастер, выточив новую деталь. То, что замполит проделал в воздухе, и впрямь было мастерским произведением. Оно существовало лишь мгновение, не оставив в небе ни тени, ни следа, но всем запомнилось.

Его окружили.

— Так вы, оказывается, летчик, товарищ майор?

Летчик. Командиром звена войну начинал.

— А как же в кавалерию попали?

— Как попал, так и попал… В тяжелых боях полк потерял почти весь летный состав, почти всю материальную часть — четыре самолета осталось, да и те пришлось сжечь. В окружении особенно не интересовались биографией, сунули туда, где надо было дыру заткнуть.

— Вы что же, товарищ майор, и на коне умеете… пилотировать?

— Научился, когда шастали по вражеским тылам.

С того дня майор влился в летный строй полка. Именно "влился", как любят говорить в военной среде. Может быть, это слово звучит несколько необычно, когда речь идет о человеке, прибывшем в новую часть, но вместе с тем оно очень точное по смыслу. Чтобы стать неотъемлемой частицей коллектива, надо показать себя в деле, проявить страсть, надо расплавленной каплей влиться в металл, и тогда уж будет крепко и навсегда.

Отныне летчики ходили за ним табуном, верили ему на слово. Он говорил, что должны скоро дать бензин, в то время как на складе ГСМ давно сохли емкости; он утверждал, что наши войска готовятся к решающему удару, хотя враг удерживал позиции на Волге; он твердо говорил, что победа в конечном счете будет за нами, хотя тогда, в сорок втором, ни в какую подзорную трубу невозможно было разглядеть нашу далекую-далекую звездочку-победу. Его убежденность и стойкость, его партийность передавались летчикам. Каким-то особым способом передавались — что-то вроде самоиндукции…

Не только эту историю рассказал друг отца Косаренко, когда нашел Ивана: рассказал много других случаев из жизни Косаренко-старшего. Тем более что стали ветеран и молодой летчик соседями по дому, часто встречались и подолгу беседовали. Рассказывал фронтовик о воздушных боях, проведенных вместе с замполитом, о его тонкой, умной работе с людьми на земле, о его сердце комиссара. Рассказал и о том, как погиб гвардии подполковник Максим Косаренко.