Небом крещенные

Первым в группе и во всей очереди самостоятельно вылетел на учебно-тренировочном истребителе Валентин Булгаков. Два полета по кругу он впечатал один в один, завершая каждый из них отличной посадкой. Капитан Акназов объявил "первенцу" благодарность. Вторым выпустили в воздух без инструктора Вадима Зосимова. У этого получилось хуже: он сделал два лишних круга, прежде чем рассчитал на посадку. Когда "пятерка" вспугнутой горлицей носилась над аэродромом, Горячеватый приговаривал: "Жить захочешь — сядешь". А как села, уж он Вадиму преподал урок!

И что-то случилось с Вадимом, что-то он выпустил из рук, потерял: в следующих полетах пилотировал все хуже, делал ошибки, которых за ним раньше не водилось. Всякий раз, садясь в кабину, он твердил себе: "Ну хватит, каждый элемент выполняю точно, как положено". Взлетал, старался изо всех сил, но в чем-нибудь его непременно подстерегала неудача. Чаще на посадке: то высокое выравнивание, то "козел".

По указанию капитана Акназова инструктор прервал самостоятельную тренировку Вадима, дал ему сверх программы два контрольно-показных полета.

— Усвоил?

— Усвоил.

— Черта лысого ты усвоил. Взлетай!

Три самостоятельных полета Вадим выполнил более-менее, а на четвертом опять "оторвал номер". Инструктор послал его в наряд на "Т".

— Идите и учитесь. Смотрите, как люди сажают машину.

Перешел на "вы" — это не к добру.

Обязанность дежурного финишера — стоять с флажками около полотняного "Т", следить, чтобы на посадочной полосе не было никаких препятствий. Ты тут один-одинешенек, линия старта, курсантская толпа, громадная фигура Горячеватого — все это далеко. Рядом с тобой приземляются самолеты, видны напряженные, иногда перекошенные лица пилотов: посадка — это грань между небом и землей, очень острая грань.

Вот идет "пятерка". Машина снизилась до полуметра и скользит над землей, теряя скорость, приседая на хвост. Маленький ростом Булгаков склонил голову на левый борт, как делают шоферы, когда силятся что-то рассмотреть из-за ветрового стекла. На Валькином лице — мальчишечья отвага и упрямство.

…Чирик-чирик-чирик… Сел.

Отлично посадил, прямо мастерски.

По кругу Валька летал лучше всех, давно вырвался вперед и скоро перейдет к пилотажу в зоне. А Вадим никак не может окончить круг — сделать два десятка самостоятельных полетов на отработку взлета, расчета и посадки. Впервые Вадиму в летном деле так не везет.

Пока Зосимов стоял на "Т", Булгаков у него на глазах несколько раз сажал машину. Действительно было чему поучиться. Вадим радовался за друга и гордился им. Ему очень захотелось поскорее встретиться с Валькой после полетов, потолковать, перекурить это дело. Вообще надо будет порасспросить у Вальки, как он ухитряется так ловко сажать машину. Уж кому-кому, а ему Валька раскроет все свои секреты.

А Валька… что это с ним? Вадим не узнал друга, когда они всей летной группой после ужина сидели в курилке.

Разговор шел о войне, спорили о том, что важнее для самолета-истребителя в воздушном бою — преимущество в высоте или хорошая маневренность в горизонтальной плоскости. Вадим высказал предположение: в трудный момент боя можно на время выпустить закрылки, и это сократит радиус виража. Ребята даже притихли.

— Ты сильный теоретик, Зосим, — сказал Булгаков. — То-то тебе не хватает закрылков на "ишаке".

Все поняли намек: научись сначала летать по кругу, а потом будешь про воздушный бой рассуждать.

— Ничего, ничего… — пробормотал Вадим, растерявшийся от неожиданного выпада Булгакова.

Смех курсантов оглушил Вадима, как ударная волна. Он заговорил взволнованно и не очень складно:

— А что, разве нельзя на вираже выпустить щитки? Подъемная сила сразу возрастет, а скорость уменьшится… Вираж можно загнуть покруче… — Он изобразил ладонью этот переломный момент на вираже.

— Загнуть вираж, и самому загнуться, — перебил его Булгаков. — Брось забивать людям головы всякой чепухой.

— Разве это чепуха? — обиженно возразил Вадим. — Попадем же мы когда-нибудь на фронт.

Булгаков поднялся со скамеечки, лениво потянулся:

— Попадем, попадем… Если круг окончим.

Позволить себе подобные насмешки! Ну вырвался ты вперед, ну не получается временно у Вадима — так это ж не дает тебе права становиться в позу! Если ты настоящий друг, конечно…

Вадиму пришлось замолчать, а Булгаков, отставив ножку, покачивая носком ботинка, пространно рассуждал о летных делах. Он говорил давно известные вещи, но его слушали с уважением: отлично летающему курсанту все прощается. На Вадима не обращали внимания, он оказался оттесненным в сторону. Желая как-то сгладить неприятное впечатление от вспыхнувшего спора, Вадим попросил у Булгакова "сорок" и уже протянул руку, будучи уверен, что сейчас получит окурок. Но Булгаков холодно взглянул на него, выпуская дым.

— У меня Шкапа занимал "сорок", — сказал он, передавая выкуренную до половины самокрутку Розинскому.

Конечно, табак Булгакова. Кому захочет, тому и оставит докурить… Но где же неписаный закон дружбы?!

— Хочешь "двадцать"? — спросил у Вадима Розинский. Вадим покачал головой отрицательно.

XVI